Кармель и я выходим во внутренний двор, где лежат свежие трупы менее удачливых юношей и девушек. Ошеломительный вид крови и наготы возбуждает в нас неконтролируемое желание пировать на этом ослепительном представлении гниющей изнасилованной плоти, наслаждаться среди тошнотворных доказательств похоти и насилия. Пожирая мертвых, мы дадим им новую жизнь изнутри наших тел. Поедая холодные, застывающие тела, мы оживим и одушевим их.
Я раздеваюсь и ложусь без движения на пропитанную кровью землю, смешиваясь с монотонностью безжизненной юности. Кармель снимает одежду, становится рядом со мной на колени, раздвигает мои ноги и берёт мой пенис в рот. Я лежу, не шевеля ни единым мускулом, а она лижет мой член, доводя его до полной эрекции. Она двигает головой вверх-вниз, вбирая всю мою длину себе в глотку, заглатывает меня в приступе ненасытности; и кончик моего члена вновь и вновь ударяет в её мягкое нёбо, и я кончаю ей прямо в гортань в тот момент, когда она давится и её рвёт. Поток рвоты и спермы вырывается из её рта, и она падает на меня, заходясь кашлем. Мы какое-то время лежим, и сладостное зловоние её желчи смешивается с запахом разлагающейся плоти.
Урия Эйнхорн ковыряется в носу и затем вытирает палец об штаны, не открывая глаз. Амос Ашкенази трясет коленями быстрыми, успокаивающими движениями; он с головой ушел в свой капюшон. В пустом магазине металлоизделий напротив нас гаснет неоновая лампа. Иммануэль Себастьян издает короткий, резкий всхрап, тихое поскуливание и снова затихает. Деста Эзра в темноте почти невидима. Мимо проезжает полицейская машина, освещая её лицо мелькающим синим светом. Она встает: наверное, думает, что подходит автобус, затем садится снова.
Мы встаем и одеваемся и собираем оставшихся юношей и девушек и велим им рыть большую могилу в дальнем углу заднего двора. Пока они заняты этой работой, мы идем в замок, чтобы осмотреть тела служанки и солдата, застреленных предыдущими владельцами замка. Труп солдата, много раз простреленный из автомата в грудь и живот, бесполезен. А вот тело девушки почти нетронуто: она молодая, худенькая, у нее длинные руки и ноги и гладкая, угольно-черная кожа, маленькие груди, плоский, почти впалый живот. Она сидит на полу, обнаженная, как живая, спрятавшись за большим креслом, за которым она хотела скрыться от своих убийц. Её голова лежит на правом плече, и тонкая струйка темной, запекшейся крови пересекает её лицо, от левого виска по щеке, по шее до выступающей ключицы.
— Я там вся уже мокрая, — шепчет Кармель. — У тебя встает?
— Да.
— Давай сделаем что-нибудь.
— С ней?
— Почему нет?
— Это будет некрофилия.
— Это будет секс, — говорит Кармель.
— Секс с кем-то, кто уже умер.
— И что тут не так?
— Это нездорово.
— Ничего подобного, — говорит Кармель. — Только после того, как законодатели и психиатры классифицировали и объявили это противозаконным и патологическим, эта безвредная форма человеческой сексуальности стала табу. Желание спать с мертвыми существовало всегда. Но в тот момент, когда ты определяешь его как некрофилию, ты автоматически объявляешь всех, кто занимается этим или хотя бы мечтает об этом, извращенцами.
— Но разве это не против природы?
— Сам факт, что такая форма сексуальности вообще возможна, означает, что нет, это и не может быть против природы. Если природа позволяет это, значит, это не отклонение. Природе все равно, занимаешься ты сексом с мужчиной, с женщиной, с животным, с трупом. И мертвой девушке тоже все равно, сожрут ли ее черви или выебут люди.
— Так откуда же табу?
— Сам факт наличия табу на секс с мёртвыми означает, что секс с мёртвыми существует. А для того, чтобы он существовал, табу должно быть нарушено. Некрофилия предписана тем же самым законом, что запрещает её.
— А откуда берутся наказания для тех, кто нарушает запрет?
— Наказание существует для того, чтобы усилить желание, так же точно, как и табу существует для усиления греховности.
— Так ты говоришь, что сам закон порождает посягательство на него.
— Именно. Перверсия — это не естественное преступление. Она становится им в результате действия общественных сил, которые вторгаются в невинные тела, и их безвредные удовольствия.
Я не уверен, что согласен с Кармель, а уж тем более понимаю, о чем она говорит, но поскольку перед мёртвой девушкой и на самом деле не устоять, я решаю поучаствовать. Мы поднимаем тело и кладем его на постель на живот и раздвигаем его члены. Кармель проводит пальцами по гладкой спине, вдоль четко заметного позвоночника к круглому, упругому заду. Она раздвигает черные ягодицы руками и плюёт в анус мёртвой девушки, а затем приказывает мне войти в него. Я повинуюсь ей, сотрясая труп под собой с такой силой, что он кажется живым. Доводя себя пальцами до дикого оргазма, глядя на то, как я насилую мёртвую девушку, Кармель отвечает притворными вскриками боли всякий раз, когда мой член пронзает задний проход трупа. Кармель говорит, что слияние с убитой горничной делает нас ближе к смерти и к друг другу в той же мере, как это приносит мёртвую девушку чуть ближе к жизни.