— Конечно, знает. Она его туда и отправила.
— И что?
— Чушь какая-то. Стоило мне уехать на один день в Иерихон, как я возвращаюсь — а его нет.
— Тебе не кажется, что она знает, что делает?
— Но он сумасшедший.
— А она — врач.
— Именно это я и не понимаю. Любой идиот видит, что у него крыша съехала.
— Это не похоже на профессиональный диагноз.
— Он безумен. Он думает, что его душит змея. Как можно психа выставить из психбольницы?
— Она — психиатр. У неё годы опыта, чтобы решить, кто там настоящий сумасшедший, а кто просто пытается остаться безнаказанным.
— Он считает, что Робинзон Крузо — еврей. У него крыша поехала.
— Он убил девушку.
— Он убил её, потому что был буен.
— Все равно он убийца.
— Он сумасшедший убийца.
— И в чем разница?
— Закон утверждает, что разница есть.
— Забудь про закон, — говорит Кармель. — Давай я тебе приведу пример. Когда нацисты убивали евреев из ложной уверенности в превосходстве арийской расы, это было убийство, да?
— Да.
— А когда муж убивает жену, потому что он несправедливо — или справедливо — подозревает её в том, что у неё с кем-то роман, это убийство, правильно?
— Правильно.
— А когда убивают премьер-министра, потому что убийца свято верит в то, что он совершает великое дело для всей страны, — это все равно убийство, верно?
— К чему ты клонишь, Кармель?
— К тому, что убийство есть преступление, и неважно, какой у него мотив. Преступление не перестает быть преступлением только потому, что у него есть расовая подоплёка, романтическая подоплёка или политическая подоплёка.
— И что?
— По той же схеме: преступление не перестает быть преступлением, потому что имеет психотические мотивы.
— И кто должен решать, кому сидеть в тюрьме, а кому в психиатрической больнице?
— Доктор Готтердаммерунг [52].
— Химмельблау.
— Все равно. Смысл вот в чем: у тебя нет другого выхода, кроме как доверить профессионалу поставить точный диагноз.
— Но если человека надо судить по его поступкам, и если каждый человек отвечает за свое поведение, для любого психиатрического диагноза просто нет научного обоснования.
— И все равно кто-то должен принимать решение.
— Но почему это доктор Химмельблау?
— А почему нет?
— А почему не я?
— Она — врач.
— Но она же не принимает объективного беспристрастного решения.
— Она — врач. Это — её решение.
— Что означает, что это не обоснованное научное решение. Если человек принимает решение, это никогда не будет чисто медицинским решением, свободным от моральных суждений.
— А что не так с её решением?
— Потому что это чушь.
— Даже если это чушь, это реальность.
— Кто это сказал?
— DSM.
— Это всего лишь книга.
— Книга, в которой перечислены психиатрические болезни и критерии диагностики.
— Книга, которую написали люди. Люди с субъективными мнениями. Люди с социальными и политическими взглядами.
— Люди, которые сыграли в эту игру, Гилад. Люди, которые завершили курс академического образования и стали врачами. Ты же не можешь закончить какую-то работу по «Робинзону Крузо».
— Но если она посылает человека в военную тюрьму, она ставит ему политический диагноз, а не медицинский.
— Ну так допиши свою идиотскую работу, получи степень, поступай в аспирантуру, получай ещё степень, станешь врачом или юристом или чем ещё — а потом можешь держать своего дружка-убийцу в психушке.
Я выглядываю в окно. Снова облачно. И холодно. Не люблю такую погоду. Мне, наверное, нравится, когда жарко. Как в Тель-Авиве. Я там жил в течение года, это был мой последний год в армии. Меня перевели обратно в Академию военной разведки преподавать арабский новобранцам. Я снял в Тель-Авиве маленькую квартиру-студию и получал от города удовольствие. Да, летом там жарко, как в аду, зато всегда можно пойти на пляж. И никогда зимой не замерзнешь до смерти, не то что в Иерусалиме. Я говорю «замерзнешь до смерти» — это, конечно же, чистой воды гипербола. Канадцы или русские смеялись бы над тем, что минус два для меня — уже холодно. Мне все равно. Пусть смеются. Посмотрел бы я, как они выживут летом в Тель-Авиве.
В Тель-Авиве я открыл для себя Даниэля Альмога, моего любимого поэта, писавшего на иврите. Я знал о нем, и вроде даже читал его стихи, но только приехав в Тель-Авив, я по-настоящему оценил его поэзию. Было в этом городе что-то такое, что вдохновило меня собирать его книги и снова и снова перечитывать их и заучивать наизусть его стихи:
52
Противопоставляются значения двух фамилий: Himmelblau («небесно-голубой», нем.) и Götterdämmerung («сумерки богов», нем.).