Затем пришла осень, затопила долину, обернула мокрой тряпкой редеющие кроны деревьев. В начале Хешвана Екутиэль заболел тифом. В те дни по стране разгуливала эпидемия сыпняка и, подобно хищнику-людоеду с острыми зубами, хватала себе человеческие жертвы одну за другой. Рут перестала петь песни: теперь на ней висела не только домашняя работа, но и беготня по врачам и по аптекам. Рухама все так же молча сидела у постели сына. Сидела, сидела и вдруг умерла. Произошло это так.
В тот вечер Рут ждала приема у городского врача — маленькая женщина места себе не находила от страха за жизнь мужа и добывала лекарства всеми возможными способами. Рухама же дежурила возле Екутиэля, слушая бессвязный бред, который срывался с губ сына, мечущегося в тифозной горячке.
— Глупец! — громко заявлял Екутиэль, поворачивая голову к воображаемому собеседнику. — Глупец, тупой, как каштановый орех! Лицемер ты этакий, сколько разных личин ты можешь напялить на свою подлую физиономию! Вот сейчас ты сидишь здесь, как гость на поминках, хмуришь брови, морщишь лоб складками якобы мудрой старости своей. Обувь твоя стоптана до дыр, а пыльная одежда поет песни долгих и трудных дорог. А на самом деле? На самом деле все ложь и вранье! Все это ты купил за гроши у случайного прохожего у порога моей двери! Ах ты глупец, нелепый горбун! Теперь ты представляешься желанной красавицей, и глаза твои полны туманной печалью. Ты склонялась надо мной, обманщица, ты улыбалась мне самой грустной из всех твоих фальшивых улыбок, ты принесла мне самый жгучий подарок, какой только бывает у дочерей Евы… о глупец, голый бесстыдник!
Так кричал Екутиэль, обращаясь неведомо к кому, — кричал, пока не впал в беспамятство, и тогда уже воцарилась в комнате тишина. Слепой вечер, безрадостный и безнадежный, переглядывался с тенями сырой комнаты, подмигивала у изголовья тусклая масляная лампа, а в углах, свернувшись клубком, лежала осенняя тьма.
И тут поднялась вдруг старая Рухама со стула и принялась ходить по комнате из конца в конец. Это выглядело странно и даже пугающе, ведь до этого старуха только сидела и молчала. Потом она уселась на постель сына и зевнула, широко и судорожно. Взгляд ее был дик и безумен, и женщина казалась сильно взволнованной. Но самое странное — она вдруг стала напевать древний колыбельный напев, который пела когда-то она сама, и ее мать, и мать ее матери в веселой Волыни, в славном местечке под названием Шепетовка.
— Поклянемся, Екутиэль Левицкий! — сказала затем старая мать. — Если оправишься ты от этой тяжелой болезни и признаешь Отца нашего небесного, то отправлюсь я сама, Рухама, дочь Екутиэля, по безвозвратной дороге, и пусть еще сегодня вечный туман окутает свечу усталой души моей.
— Поклянемся, Екутиэль Левицкий! — воскликнула она, повысив голос и переходя на крик. — И встанешь ты с ложа болезни своей, и будешь верным сыном Отцу нашему небесному. Отец наш небесный полон заботой о каждом сердце, которое тянется к Нему. Страдает Он от всех наших бедствий, и ярче семи солнц свет Его милости.
— Клянусь! — проговорил в беспамятстве Екутиэль и испуганно задрожал. — Ой, что это?! Кто-то стучится в окно!
— Ох… — вздохнула старая Рухама. — Ох…
И она снова запела слабым, угасающим голосом всё тот же колыбельный напев, принесенный ею с волынской земли.
— Если было бы у меня целое царство, — пела Рухама, — я бы всё его отдала за то, чтобы родить красивого сыночка и чтобы был он честным и верующим человеком. И тогда скажут в мире, который весь хорош: «Дайте дорогу матери праведника!»
— Дайте дорогу матери… — повторила она почти неслышно, и последний вздох покинул ее уста.
Тихо стало в комнате, лишь в окошко всё стучалась и стучалась Паранойя, зеленая королева, богиня умалишенных. Раскачиваясь на хвосте клятвы, впрыгнула она в комнату и пробралась в пылающий мозг Екутиэля.
— Кажется мне, что я видел сейчас самого Господа, — пробормотал больной сквозь сонную пелену.
Неподвижно сидит Рухама на сыновней постели. Слепой вечер месяца Хешвана ползает по комнате, забирается под кровать, перемигивается с тьмой, дремлющей в сырых углах. Едва теплится огонек масляной лампы. Высоко-высоко над толстым облачным покровом мерцают одинокие звезды.
Паранойя. Как любимая невеста, завладевает она сердцем, как самая желанная девушка, которой посвящает человек всю свою жизнь. Во многих важных книгах и святых фолиантах отплясывают тени ее призрачных иллюзий. В днях древнего детства, в печальных пейсах раввина, в огне дедовских напевов на рассвете, в пыли пустых молитвенных домов — повсюду разбросан яд Паранойи. Тебе кажется, будто получил ты счастливый подарок; мышцы наливаются силой, и чьи-то любимые глаза освещают каждый твой шаг… Берегись! Это пришла и поразила тебя Паранойя, зеленая королева, богиня умалишенных, поймала тебя на крючок обещанием своего маленького счастья. И вот ты уже очарован, околдован, одурачен, и, как стая хищных зверей, набрасываются на тебя дряхлые дни и пыльные буквы…