Птеролюди (как их еще назовешь?) безмолвно посовещались, и переднее, выступив из группы, коснулось меня (только меня, Роя они проигнорировали) сверхчувственным щупом. Контакт разумов — давление во лбу и звон в ушах, мгновенное ощущение морского ветра и соли на коже, но только мельком, размыто. И два импульса — приказа:
— Уходи сразу!
— Объяснитесь. Скажите о себе. Вам…
— Сразу прочь!
Ни ответа, ни привета больше. Стая снялась, синхронно хлопнув крыльями, и унеслась на северо-восток. Аудиенция окончена. Меня хотя бы удостоили связной фразой, не как бродягу Отшельника. Марсианские крысосуслики.
— Не марсиане это, сам знаешь, напарник.
— Скушает мышка летучую кошку, как думаешь, курцхаар?
— Вот курцхааром не оскорбляй, не надо, они хуже половой щетки. Летучие, голые и бесхвостые кошки — на такую гадость ни одна мышка не польстится. Подавится. Но они угрожают…
— Они предупреждают, Рой, так точнее. Эфриты, гули, акаана — но я бы отнесся всерьез.
— Я тоже. Я острю от нервов.
— У тебя нервы легированной стали. Бестия ты моя нержавеющая.
— Так-то лучше, гоминоид.
— Амерантропоид, к вашим услугам. Он же яванский большеног[15].
Мы и правда острили от нервов. Спускаться не хотелось. Ох, как не хотелось спускаться…
Иногда я думаю, а что, если бы мы всегда слушались инстинкта самосохранения? Низменного и спасительного? Глупостей совершали бы меньше, предательств — больше. Нормального-то на подвиг не потянет, от хорошей жизни не полетишь, вот мы — ненормальные. Аве, цезарь… Готовимся к спуску!
После тонкой земляной прослойки, переплетенной с корнями трав, пошла сплошная скала. Какова должна быть та сила, которая пробила эту трещину? Рой остался наверху, мне и одному было узковато, взять на спину бесполезного здесь пса было бы нелепо.
Инфравизор плотно охватывал лоб, давая четкую картину, какой позавидовал бы Данте в своем путешествии. Правда, у меня не было проводника — Вергилий здесь очень бы пригодился. Вот только ему пришлось бы висеть в воздухе, пока я спускаюсь. Я походил на паука на паутинке — микролебедка исправно тянула полупрозрачную нить. Время от времени приходилось отталкиваться от неровностей стен расселины.
Я бывал в горах, но такая подземная скальная теснина без дна привычна спелеологу, а не альпинисту. Клаустрофобию, как и агорафобию, я могу представить только умозрительно, от природы я лишен этих страхов. Но давление тысяч тонн камня и мысль, что закрыться этот проход может совершенно неожиданно — редкостно неприятные ощущения. Хорошо, что было сухо.
Через пятьдесят метров (счетчик на плече высветил 52,4) нескользящие полимерные подошвы коснулись камня. Трещина заворачивала и превращалась в расширяющийся сводчатый туннель. Как это так получилось? Нить я закрепил внизу. Теперь добраться до верха можно быстро. Ножи на месте, приборы молчат. Воздух холодный, но сухой и слегка ерошит волосы его поток из туннеля. Жилет сильно полегчал с тех пор, как нас высадили во чистом поле. Я уже не чувствовал Роя — так и должно быть под таким прессом породы.
Глубже, глубже — проход медленно опускался. Почти два километра туннеля уходило в глубь земли. Потом он расширился и я ощутил присутствие так, как если бы в ночных джунглях руки коснулась змея. Впереди было нечто. Я не мог бы сказать вернее — нечто такое… Не боль, не страх, а некое инфернальное истязание. Мука бессветная и беспросветная ненависть. Отвращение гада к солнцу. Боль лисы, отгрызающей попавшую в капкан лапу и страдание погребенных заживо — я не могу этого описать иначе. Мне тяжкого труда стоило пригасить восприятие этого, не убежать наверх, к солнцу. Я словно потерял часть себя в этом океане инфрафизического гавваха Даниила Андреева. Мира и света разума здесь не было, и не могло бы быть. Чистые и радостные воспоминания сворачивались, как листья в заморозок. Здесь не могло быть любви и красоты. Не могло быть творчества и сострадания. Милосердие не посещало этого места. Но и тьмы кромешной здесь не было тоже.
Тоннель окончился.
Я стоял на узком выступе между небом и землей. Между тем, что здесь заменяло землю и небо.
Невообразимо огромная пещера замыкалась каменным сводчатым куполом, до высшей точки которого было не менее полутора километров. Собор святого Петра показался бы жалкой шкатулкой перед этой жуткой пародией на святой храм. Кое-где на своде мигали красные и желтые огоньки, но не праздничное настроение создавали они. Здесь было теплее, чем наверху. Легкие першило от сухости воздуха, словно смешанного с запахом нагретой канифоли.
15
Шутка. Амерантропоид не имеет никакого отношения к яванскому большеногу (он же «человек с Явы»).