Мы оба внимательно сканируем окружающее, но все же чересчур заметны в этих открытых местах. Совсем не так, как в Эритрее.
Маленькая территория на окраине Эфиопии, пожелавшая стать неподлеглой и вольной, стала адским испытанием. До сих пор Рой носит в передней лапе крошечный осколок мины-ловушки, а я заработал сотрясение мозга и тропическую лихорадку.
Но мы и другие специалисты сделали то, за что брались, и, что приятно лично нам, все остались живы. В хлипком мире, что там установлен, есть частица и наших рейдов, и за это стоит выпить. Тогда Рой дважды спасал мне жизнь, не считая иных случаев.
Помню, мы распластались в метре от ботинок черномазого парнишки — часового в хаки, с американской винтовкой, и моя рука лежала на загривке пса. Не истерся в памяти топот разводящего. И Ройка, когда прочел мои мысли, вспомнил и вскинул уши.
Пусть отныне черные сами разбираются. Сводят счеты между своими. Благо — одна сатана.
Наверное, я немного знаю душу черного человека. Джи говорил, что хотя я белый расист, но единственный человек, который его понимает и любит. Мы тогда попробовали разнообразного пива в ресторанчиках Несебра, а потом прогуливались в обнимку среди исторических руин, и я учил его петь «Мурку», нервируя чинных немецких туристов и вызывая нездоровый ажиотаж среди русских и болгар. Два разноцветных обалдуя, в обнимку орущих блатную классику на морском берегу — зрелище, от которого прослезятся боги.
Джанго Одойо остался в окрестностях столицы Ньянмы, бывшей в прошлом веке Бирмой, навсегда. Он хотел быть похороненным так, с салютом и воинскими почестями. Он их заслужил более, чем иные генералы. Я не дознавался, какую религию он исповедовал. Не доведется и побывать на его могиле под чужими звездами.
Скоро стемнеет, так поищем ночлег получше.
Очень не нравились мне деревья справа — не разберешь, что за холера. Как бы кедры, но стволы закручены винтом, а хвоя голубоватая. Вспоминается бесподобное: «У дерева была табличка: „ЯБЛОНЯ. КУСТ“. Вблизи дерево оказалось липой».
Все же живые здесь есть, ведь выжил же тот бедняга. Как они живут, кто они, зачем здесь — темно. Но живут. Только бы палить не стали, с людей станется. Через пару километров пойдут городские кладбища. Мы движемся вдоль окраины, пока еще далеко от центра. Город проверить необходимо, но и попасться там — чего уж проще!
Ведь сколько народу было! Музеи с коллекциями бесценными, имущество, нажитое годами, могилы предков — все бросали. За что же это людям, а? За все хорошее, наверное, чтоб жизнь медом не казалась. Если же за грехи, то почему именно им?
…Мы пробирались через кладбище. В свете дня оно выглядело как вполне благоустроенное и ухоженное место. Рой обнюхивал углы оградок, кое — где отмечаясь, обормот. Мы находились в состоятельном, даже роскошном «квартале». Покойники тут лежали респектабельные, пристойные и небедные. Правда, более всего выделялись надгробия бандитов. Черный и розовый мрамор, позолота, бронза и невесть что еще. Куда там наивному царю Мавзолу…
Я философски отношусь к факту людской смертности, и такие потуги на престиж меня забавляют. Все там будем, уж это точно и определено от рождения. К чему и переживать так? Что, изменится дата ухода? И зачем покойнику хоромы?.. «Все вечности жерлом пожрется, и общей не уйдет судьбы…»
Но прореха в стройном ряду памятников, как выбитый зуб во рту, привлекала внимание. Я подошел ближе, миновав роскошное черное надгробие какого-то «Незабвенного Гарика».
…Земля казалась будто взорванной изнутри, как если бы неведомая сила вырвала из могилы гроб с телом, разметав насыпь и оставив яму в форме этого последнего жилища человеческого. Внизу, в разоренной могиле, белел рухнувший туда прямоугольный памятник.
Соседняя с могилой, серая вертикальная плита была обезображена страшной язвой высокотемпературного ожога. Осталась лишь часть позолоченной надписи: «ТОЛКУ…»
Я не сторонник таких фактов, прямо скажу. Меня такие силы нервируют. Я бы закрыл на них глаза, если бы смог.
Белая церковь с зеленой кровлей виднелась в углу кладбища, в старой его части. В окружении чугунных крестов и памятников с ангелами здание, ветхое, с осыпавшейся штукатуркой, обнажавшей кое-где кирпичи, с небольшой колокольней, казалось дряхлым богомольцем, пришедшим поклониться усопшим. Давно уже не звонили эти колокола, и не возглашал внутри священник: «…Вечную память!»