«ВАЛАМПУРИ»
Солнце уже скрылось в море. И только багрово-красная полоска заката тянется вдоль горизонта. Тропическая ночь наступает быстро. Зажигаются крупные зеленоватые звезды. Шумит океанский прибой. Рядом с перевернутым каное возится старик. На нем только набедренная повязка. Космы седых волос падают на темный лоб. Возле старика ведерочко с краской и заскорузлой кистью. Он разгибается и всматривается вдаль, подставляет руку ветру, качает головой и что-то бормочет. Старик — парава. Я сажусь рядом. Старик меня замечает, но не подает виду.
— Что, завтра погода будет хорошая? — спрашиваю я.
— Нет, мэм. Этот вечер принесет дождь. На каное будет трудно выйти в море.
— Значит, за чанком нырять завтра не будут?
— Нет. Будет дождь. Нырять трудно.
— А вы ныряете?
— Нет, я уже стар. Но лет десять назад я нырял и за жемчугом и за чанком.
Старик вздыхает и опускает руки с вспухшими ревматическими суставами.
— Качка будет большая. Но, говорят, «Валампури» завтра пойдет в море, — продолжает он. — И снова замолкает. Становится совсем темно. Старик поднимает ведерочко с земли.
— Спокойной ночи, мэм, — доносится из темноты. Звук старческих шаркающих шагов замирает вдали.
Мы вышли в океан на рассвете. «Валампури» оказалось небольшим моторным суденышком. На палубе лежали свернутые бухты канатов и старые просмоленные паруса.
Над океаном низко висели набухшие дождевые тучи. Казалось, протяни руку и коснешься их. «Валампури» зарывалась носом в волны, белая пена билась о борта. Горизонт как будто сошел с ума: он прыгал вверх и вниз, поднимался под углом то вправо то влево. Нельзя было понять, взошло солнце или нет. Лил дождь. Он стучал крупными каплями по крыше каюты, по тенту, натянутому над палубой. Между тентом и поручнями образовались потоки, скатывавшиеся к корме. Мотор стучал неравномерно. Мы стояли на палубе: ныряльщики Гомес и Фернандес, капитан и я.
— Сегодня у нас как бы инспекционный рейс, — стараясь перекричать шум дождя, волн и мотора, сказал капитан.
Дасан Гомес сокрушенно покачал головой и подставил ладонь под струи дождя. На вид ему года сорок два. Он уже отяжелел, но хорошо развитые мускулы буграми поднимаются на широкой груди и руках. У Гомеса крупный нос и небольшие глаза. В них затаилось иронически-насмешливое выражение. Так, наверное, и должен смотреть человек, часто встречающийся с опасностью и не защищенный от нее. Когда Гомес говорит, его широкий рот складывается в добрую улыбку. Второй, Фернандес, молодой, с тонкой талией и сильной грудью пловца. Белки глаз покрыты мелкой сеткой воспаленных кровеносных сосудов. Это потому, что ныряльщику приходится подолгу смотреть в соленой воде. На груди ныряльщиков на шнурках висят кресты. Оба парава молча вглядываются в сплошную завесу дождя.
Говорит пока только капитан.
— В этом году особых препятствий к ловле чанка нет. Когда начинается жемчужный промысел, тогда не уговоришь парава нырять за чанком. Жемчуг выгоднее. Вот только иногда погода мешает. Волнение на море — нырять нельзя. Под водой тогда плохая видимость, облачность — тоже плохо. Ничего не видно. Сегодня такая погода, что нечего и думать о массовом лове. Когда на море затишье — опять нехорошо. Ныряльщики не успевают вовремя добраться до банок. Лобовой ветер — тоже помеха. Когда случается такое, «Валампури» буксирует каное к месту лова, но мы не всегда можем это делать. Знаете, у нас плохо с горючим.
— А акулы, — вмешивается Гомес, — разве не помеха?
И как бы в ответ на его слова гребни волн вспарывает акулий плавник. В акуле не менее двух с половиной метров. Она торпедой проходит с левого борта и снова показывается справа. Затем, сделав еще один круг вокруг «Валампури», исчезает в волнах. Гомес грустно качает головой.
— Они мешают больше, чем ветер, облака и волнение. А мурену видела? — Гомес поворачивается ко мне.
— В кино.
Гомес добродушно смеется.
— Смотри. — Он показывает ногу. От колена до ступни идет длинный шрам. — Нырнул, мурена за мной. Я ушел, а кусок мяса ей оставил. А рыбу-дьявола знаешь? Она самая опасная. У нее три иглы. Наколешься, солнца больше не увидишь. — В глазах Гомеса по-прежнему ироническая усмешка.
Он стал ныряльщиком в пятнадцать лет. Пожалуй, немногие в Тутикорине ныряют так, как Гомес. Он может пробыть под водой минуту, а то и полторы. Ныряет нередко на глубину пятнадцать метров. У него нет ни маски, ни ласт, ни акваланга. Он ныряет так, как ныряли его отец, дед, прадед.