Итак, было вполне вероятно, что Паразиты ещё не догадывались, что тайна Вейсмана перестала быть таковой, и ничего удивительного в этом не было. Мы не знали их числа — если к ним вообще применимо понятие количества, — но, если им было затруднительно контролировать пять миллиардов человек — нынешнее население мира, — то опасность была не столь велика.
— Предположим, — сказал Райх, — что теория Юнга верна, и что человеческая раса действительно имеет один огромный "разум", бескрайний океан "подсознания". Также мы полагаем, что эти создания населяют глубины этого океана и избегают появляться слишком близко у его поверхности из страха быть обнаруженными. В таком случае, они могут не догадываться о нашей осведомлённости годами, при условии, что мы не выдадим себя, как Вейсман, потревожив их.
Это ставило ещё одну проблему. Предыдущим вечером мы оба пришли к мысли, что лучшим способом узнать больше о Паразитах будут эксперименты с наркотиками, которые дадут нам возможность исследовать себя изнутри. Теперь мы поняли, что это будет опасно. Существуют ли тогда другие способы познать свой разум — без употребления наркотиков?
К счастью для нас, Вейсман подробно рассмотрел эту проблему в своих "Размышлениях", мы обнаружили это днём, страница за страницей изучая его работу. Столь необходимым нам методом оказалась феноменология Гуссерля. Гуссерль писал о составлении карты "структуры сознания" (или, как мы предпочитали говорить, "географии сознания") единственно средствами сознательных размышлений. Задумавшись над этим, мы увидели в этом здравый смысл. Если вы собираетесь составлять карту неизвестного континента — предположим, джунглей Венеры, — вы не станете тратить время впустую, продираясь среди деревьев, а в основном будете полагаться на приборы и вертолёт. Более важно то, что вам придется стать специалистом по распознаванию лежащего под вами — например, как узнать болото по его цвету и так далее. Ну а там, где дело касается географии человеческого разума, главная проблема заключается вовсе не в погружении в царства подсознания, а в умении приспосабливать слова к тому, что именно мы знаем о нём. С картой я могу пройти от Парижа до Калькутты, без неё же могу оказаться в Одессе. И если бы у нас была подобная "карта" разума человека, то мы смогли бы исследовать всю территорию, лежащую между смертью и мистическими видениями, кататонией и гениальностью.
Давайте я объясню это по-другому. Ум человека подобен огромному электронному мозгу, способного на самые потрясающие вещи. Но, к несчастью, человек не знает, как управлять им. Каждое утро, проснувшись, он подходит к панели управления этого мозга и вновь начинает дёргать за ручки и нажимать на кнопки. Абсурд: имея в своём распоряжении такую гигантскую машину, человек лишь знает, как заставить её делать простейшие вещи, заниматься самыми банальными будничными вопросами. Правда, есть некоторые люди — которых мы называем гениями, — способные заставить её делать гораздо более потрясающие вещи: писать симфонии и поэмы, открывать математические законы. И есть ещё несколько человек, вероятно, наиболее значительных из всех, которые используют эту машину для исследований её же собственных способностей — то есть, они используют её с целью узнать, что они могут сделать с её помощью. Эти люди знают, что этот мозг способен сочинить симфонию "Юпитер", "Фауста", "Критику чистого разума"[93] и многомерную геометрию. В некотором смысле, все эти работы были выполнены случайно, или, по меньшей мере, инстинктивно. Да, множество великих научных открытий делаются случайно, и после их совершения главная задача учёного состоит прежде всего в том, чтобы изучить скрытые законы, управляющие ими. Этот электронный мозг есть величайшая из всех загадок, и знание его секрета превратит человека в Бога. Как можно лучше всего использовать сознание, кроме как не исследуя его же собственные законы? В этом и заключается смысл слова "феноменология", возможно, единственно важного слова в словаре человечества.
Один только объём задачи повергал нас в благоговейный трепет. Однако он отнюдь не угнетал нас — ни один учёный не может быть подавлен перспективой бесконечного исследования. Снова и снова — я бы сказал, тысячу раз за следующие несколько месяцев — мы повторяли одно и то же: мы знаем, почему Вампирам так необходима секретность. Потому что всё дело заключается лишь в том, что человечество считает свою духовную болезнь как нечто само собой разумеющееся, как естественное состояние. Как только оно начинает сомневаться в этом, бороться с этим, ничто не может остановить его в продвижении вперёд.
Помню, чуть позже мы спустились в кафе попить чаю (мы решили, что, поскольку кофе тоже своего рода наркотик, его не следует употреблять). Пересекая главную площадь ЕУК, мы вдруг обнаружили, что смотрим на людей вокруг нас с какой-то богоподобной жалостью. Все они были поглощены своими мелочными хлопотами, запутаны в своих маленьких личных бытовых драмах, в то время как мы схватились с реальностью — единственно возможной реальностью, реальностью эволюции разума.
Всё это немедленно стало приносить результаты. Я начал терять излишний вес, и моё физическое здоровье всё более улучшалось. Я стал крепко и глубоко спать, и по пробуждении чувствовал себя спокойным и совершенно здоровым. Мои мыслительные процессы начали приобретать удивительную точность, я думал спокойно, медленно, почти педантично. Мы оба осознавали важность этого: Вейсман сравнивал Паразитов с акулами, а, как известно, лучший способ для пловца привлечь их внимание — начать кричать и барахтаться на поверхности. Мы не собирались совершать подобную ошибку.
Мы вернулись на раскопки, но вскоре нашли благовидный предлог проводить там как можно меньше времени — это было несложно, потому как большая часть оставшейся работы была скорее в компетенции инженеров, нежели археологов. В любом случае Райх уже задумал переправить своё оборудование в Австралию и начать исследовать там место, описанное Лавкрафтом в рассказе "За гранью времен". Наши находки в Турции не оставляли никаких сомнений в том, что он был в некотором роде ясновидцем, и раскопки на новом месте обещали принести результат. Наконец, в августе мы просто решили взять отпуск, сославшись на плохую переносимость жаркой погоды.
Мы были настороже, следя за малейшими признаками приближения Паразитов. Работа шла гладко, мы оба находились в превосходном физическом и душевном состоянии, при этом соблюдая постоянную бдительность против любого ментального "вторжения", описанного Карелом. Однако ничего не происходило, и мы были этим озадачены. Я случайно нашёл объяснение этому, когда снова посетил Лондон в начале октября. Заканчивался срок действия договора об аренде моей квартиры на Перси-Стрит, а я никак не мог решить, стоило ли его продлевать. Я сел на утреннюю ракету в Лондон и к одиннадцати уже был в своей квартире. Лишь только войдя, я понял, что они наблюдают за мной — месяцы ожидания сделали меня чувствительным. Раньше я и не обратил бы внимания на это неожиданно появившееся чувство депрессии, какой-то притаившейся опасности, объяснив его несварением желудка. Но с тех пор я многому научился. Например, я понял, что когда у человека неожиданно появляется предчувствие чего-то "страшного", которое описывается как "кто-то ходит по моей могиле", то это является сигналом тревоги: какой-то Паразит подобрался слишком близко к поверхности сознания, и это присутствие чуждого и вызывает чувство страха.
Итак, я сразу же понял, что в моей комнате за мной следят Паразиты. Может, это звучит парадоксально, что они были "там", в комнате, хотя я и говорю постоянно, что они находятся внутри нас. Такая путаница обязана несоответствию терминов нашего будничного языка. В определенном смысле мир разума и физический мир пространства-времени совпадают, как это понимал Уайтхед[94]. Разум находится "внутри" нас не в том же самом смысле, как, например, кишечник. Наша индивидуальность нечто вроде водоворота в океане разума, отражение полной идентичности мирового человечества. И когда я вошёл, Паразиты были и внутри меня, и одновременно поджидали меня в комнате. Они стерегли бумаги Вейсмана.
93
Симфония "Юпитер" — одна из самых значительных симфоний Моцарта; "Критика чистого разума" — фундаментальная работа немецкого философа Иммануила Канта (1724-1804).