Зайдя в прихожую, я услышал сигнал телескрина, однако едва я подошел к нему, как сигнал прекратился. Включив блок, фиксирующий звонки, я обнаружил, что звонили из Хемпстеда, а по цифровому коду абонента догадался, что это был Карел Вайсман. 23.45 — поздновато, да и спать очень хочется — я решил перезвонить ему с утра, однако, раздеваясь перед сном, я почувствовал себя неуютно. Мы с Карелом очень старые друзья, и он частенько названивал мне в позднее время — просил найти для него что-нибудь в Британском Музее, где я нередко провожу свое утро. Но сейчас какая-то неясная внутренняя тревога не давала мне покоя; я подошел в халате к телескрину и набрал его номер. Ответа долго не было. Я уже было собрался дать отбой, как на экране появилось лицо его секретаря:
— Вы слышали новость?
— Какую? — спросил я в ответ.
— Доктор Вайсман мертв.
Я настолько был ошеломлен, что пришлось присесть. Собрав остатки разбегающихся мыслей, я спросил:
— Откуда же я мог слышать?
— Об этом сообщили все вечерние газеты.
Я сказал, что только вошел в дом.
— Да я вижу, — ответил он. — Я весь вечер пытался дозвониться к вам. Вы не могли бы приехать к нам прямо сейчас?
— Но зачем? Чем я могу помочь? Кстати, как самочувствие миссис Вайсман?
— Она до сих пор в шоке.
— Да как же это случилось?
Бомгарт ответил, не меняя выражения лица:
— Он покончил с собой.
Помню, что я тупо смотрел на него несколько секунд, а затем взорвался:
— Что за чушь?! Это же невозможно!
— К сожалению, в этом нет никаких сомнений. Пожалуйста, приезжайте поскорей.
Он собрался отключить контакт. Я заорал:
— Вы что, с ума меня решили свести? Да что там произошло наконец?!
— Он принял яд. Это все, что я знаю. Но в письме он велел связаться с вами как можно быстрей, так что приезжайте. Мы все очень устали.
Я вызвал геликэб и принялся одеваться, поминутно повторяя в оцепенении, что этого не может быть. Карела Вайсмана я знал лет тридцать еще со студенческих дней в Уппсале[4]. Он был во всех отношениях замечательным человеком — умным, проницательным, терпеливым, обладал огромной энергией и подвижностью. Этого не может быть. Такой человек никогда не пойдет на самоубийство. О да, я, конечно, слышал, что мировая статистика самоубийств увеличилась с середины века в пятьдесят раз и что иногда с собой кончают люди, от которых этого совсем не ждешь. Однако известие о том, что Карел Вайсман покончил жизнь самоубийством, равносильно сообщению о том, один плюс один равно трем. В этом человеке не было ни единого атома саморазрушения. При любых обстоятельствах он был меньше всего неврастеником и наиболее целостной личностью из всех, кого я знал.
Интересно, могло ли это быть убийством? А вдруг его убил агент Организации Центральноазиатских сил? Мне приходилось слышать и не такое — во второй половине восьмидесятых годов политическое убийство превратилось в точную науку. Вспомним гибель Хаммельмана и Фуллера — пример того, что даже ученые, работающие в сверхсекретных условиях, не могут чувствовать себя в безопасности. Однако Карел — психолог, и, насколько я знаю, он никоим образом не был связан с правительством. Основные его доходы поступали от огромной промышленной корпорации, которая платила ему за разработку способов борьбы с конвейерным неврозом[5] и за исследования в области общего подъема производительности.
Бомгарт уже ожидал меня на крыше, куда приземлилось такси. Как только мы остались одни, я тут же спросил:
— А может быть, это убийство?
— Конечно, не исключено, но пока нет оснований для этой версии. В три пополудни он удалился к себе в кабинет поработать и просил, чтобы его не беспокоили. Окно у него было закрыто. Я просидел в приемной два часа. В пять его жена принесла чай и обнаружила его мертвым. Он оставил письмо, написанное от руки. Яд принял из стакана, который сполоснул в раковине.
Через полчаса я убедился, что мой друг действительно покончил с собой. В противном случае его убийцей должен быть Бомгарт, во что я никогда не поверю. Как истинный швейцарец, Бомгарт отличался умением владеть собой, но даже он был настолько подавлен и находился в таком смятении, что невозможно было представить себе, какой актер способен симулировать такое состояние. С другой стороны, осталось письмо Карела. Со времени изобретения Помроем электронно-сравнительной машины подделка подписей стала одним из редчайших преступлений.