Я знал Элли долгое время, и мы провели в обществе друг друга недели и месяцы. Без учета кануна Нового года и «Братьев Маркс». Но об этом я слышал немногое. Совсем немногое.
Забавно, как так получается. Одиннадцать лет. Подумать, так мне стоило бы что-нибудь подозревать, догадываться хоть о чем-то. Кой черт мы думаем, что являемся друзьями с человеком, когда не знаем о нем самого главного?
Что мы, во сне бродим? То есть о чем мы, на хрен, думаем?!
Может, прежде у нее никогда не возникало повода рассказать хоть что-то про Элли, настоящую Элли. Но сейчас она просила меня отправиться туда, куда я не хотел ехать, сделать то, что до смерти меня пугало. И хотела, чтобы я представлял ситуацию как можно лучше.
Меня осенило, что за эти же одиннадцать лет знакомства я и сам никогда по-настоящему не выдавал ей кристально-чистой картинки из серии «зачем и почему от Руди Пэйриса». Я почувствовал отвращение к себе. Я скрывал правду, придерживал, выдавал только куски, злоупотреблял обаянием, когда честность могла причинить боль. Я был приветливым и очень сообразительным. И я утаил все подобия страданий и мук Элли. А ведь я мог бы легко сравниться с ней по пиковой масти. Или по черноте. Или по простой негритянскости. Но я боялся потерять ее дружбу.
Я никогда не был в силах поверить в концепцию абсолютной дружбы. Слишком похоже на стояние по пояс в быстрой ледяной речке. На скользких камнях.
История приблизилась к моменту, в котором она обвинила Спаннинга. Собрала, просеяла и разложила по полочкам доказательства настолько основательно, настолько взвешенно и безупречно, что жюри вынесло вердикт «виновен» по всем двадцати девяти, а вскоре — в стадии определения наказания — пятидесяти шести случаям. Убийство первой степени. Предумышленное убийство первой. Предумышленное убийство первой степени с особой жестокостью. По каждому из двадцати девяти. У жюри решение заняло меньше часа. Даже не было перерыва на обед. Пятьдесят одна минута, после чего они вышли с вердиктом: «Виновен по всем пунктам». Меньше минуты на убийство. И это совершила Элли.
Защитник заявил, что не было установлено прямой связи между всеми пятьюдесятью шестью убийствами — на деле только двадцатью девятью в Алабаме — и Генри Лейком Спаннингом. Верно, не видели, как он стоял на коленях и потрошил искромсанное тело последней жертвы, десятилетней Гуниллы Эшер, ученицы приходской школы, которая опоздала на автобус и которую Спаннинг подобрал всего в миле от ее дома в Декейтере. Не видели, как он стоял на коленях с консервным ножом в липких красных руках, но модус операнди был тем же самым, и Спаннинг находился в Декейтере, куда сбежал после того, что совершил в Хантсвилле, где его застали на месте преступления, в том мусорном баке, с той старой женщиной. Да, они не могли доказать, что он запускал гладкие тонкие руки во все еще дымящееся тело Гуниллы Эшер. И что с того? Они были полностью уверены, что перед ними — серийный убийца, монстр, выпущенный на волю ужас, чьи методы были настолько дикими, что газеты даже не пытались прилепить ему какое-нибудь гениальное прозвище вроде «Душегуб» или «Мясник с заднего двора». Члены жюри вернулись в зал спустя пятьдесят одну минуту и выглядели так, словно их тошнило, словно они снова и снова пытались вычистить из памяти все то, что увидели и услышали, — но знали, что этого никогда не случится. Словно молили Бога о шансе отказаться на этот раз от исполнения гражданского долга. Они вернулись нестройной толпой и сказали погруженному в тишину суду: «Так, посадите эту гнусную подделку под опарыша на стул и жарьте, пока то, что останется, можно будет положить к завтраку на тост с корицей». Вот в этого парня и влюбилась, по ее словам, моя подруга Элли. В невиновность этого парня она теперь верила.
Это и впрямь было сумасшествие.
— Так как ты… э… ну… как ты?..
— Как я в него влюбилась?
— Да. Именно.
Она на секунду прикрыла глаза и скривила губы, словно потеряла стадо своенравных слов и теперь не знала, где их искать. Я всегда знал, что она была не слишком открытым человеком, держала по-настоящему важные вещи при себе. Дьявол, я прежде не знал об изнасиловании, о ледяной горе между ее отцом и матерью, о деталях длившегося семь месяцев брака — я знал, что когда-то у нее был муж, но не знал, что между ними произошло. Я знал о приемных семьях, но, опять же, не о том, насколько там было паршиво. И узнавание этого дымящегося безумия походило на вытаскивание гвоздей из рук Христа зубами.