Это был неплохой год. Много отдыха. Я вернулся к чтению; наконец-то дошли руки до Пруста и Ленгстона Хьюза — поздновато, как я признаю со стыдом. Похудел. Регулярно тренировался. Отказался от сыра и понизил уровень холестерина. Без определенной цели, просто так.
Даже глянул пейзаж-другой, или десяток, тут и там. Это уже не играло роли. Я отсюда не выйду, и они тоже. Я творил вещи хуже, чем худшие из них, — разве я этого не признал? Так что немногое могло меня потрясти после того, как я принял все семьдесят жертв и выпустил их из подсознания, где они годами гнили в неглубоких могилах. Ничего особенного. Потому что.
Меня привели, посадили, подключили.
Я посмотрел через стекло на свидетелей.
Там, в первом ряду посередине сидели Элли и Спаннинг. Лучшие места в зале. Элли смотрела и плакала, не в силах поверить, что все вылилось в такие события, пытаясь понять, когда, как и почему именно так все обернулось — и при этом она ничего об этом не знала. А Генри Лейк Спаннинг сидел вплотную к ней, и их стиснутые руки лежали у Элли на коленях.
Истинная любовь.
Я посмотрел Спаннингу в глаза.
Я вошел в его пейзаж.
Нет. Не вошел.
Я пытался, но не мог пробраться внутрь. Я делал это на протяжении тридцати лет или чуть меньше, с тех пор как мне стукнуло пять или шесть. Без помех, будучи единственным человеком в мире, который был способен на этот пейзажный трюк. И впервые меня остановили. Абсолютно, черт подери, наглухо. Я взбесился. Я попытался наскочить со всей силы и врезался во что-то цвета хаки, как в песок на пляже. Помеха, оказавшаяся скорее пружинистой, чем жесткой, поддалась, но только едва. Все равно что очутиться внутри бумажного пакета высотой в десять футов и диаметром в пятьдесят, большого пакета из супермаркета, из жесткой бумаги, какую используют в мясном отделе, и такого же цвета. Все равно что оказаться внутри пакета такого размера, разбежаться, думать, что сейчас пробьешь дыру… и вместо этого тебя отбрасывает назад. Не резко, не как при прыжке на батуте, просто относит в сторону, словно одуванчиковый пух, ударившийся о стеклянную дверь. Безделица. Препятствие было цвета хаки, и я его не тревожил.
Я пытался ударить в него голубой молнией из ментальной силы, как кто-то из комиксов Марвел, но вмешательство в разум других людей так не работает. Ты не закидываешь себя внутрь с помощью психического тарана. Это форменная ерунда, которую извергают несимпатичные люди на общественных кабельных каналах, говоря о Силе Любви и Силе Разума, о вечно популярной и вызывающей желание наступить на ногу Силе Позитивного Мышления. Дерьмо. Этим глупостям я верить не собирался!
Я попытался представить себя внутри, но это тоже не сработало. Я попробовал очистить свой разум и проплыть насквозь, но все без толку. И в этот миг я осознал, что я на самом деле не знал, как захожу в пейзажи. Я просто… заходил. Вот я уютно устроился в уединении собственной головы, а в следующий миг я уже там, в чьем-то еще пейзаже. Действие было мгновенным, подобно телепортации — которая так же невозможна, как и телепатия.
Но сейчас, будучи привязанным к креслу, когда мне уже готовились надеть на лицо кожаную маску — чтобы зрителям не пришлось видеть дым, выходящий из моих глазниц, и маленькие искорки от горящих волос в носу, — когда мне срочно нужно было войти в пейзаж Генри Лейка Спаннинга, меня полностью выключило. И вот тогда, в этот миг, я испугался!
Быстро, не дожидаясь, пока я ему откроюсь, он был внутри моей головы.
Он впрыгнул в мой пейзаж.
— Я смотрю, у тебя на обед был отличный сандвич с ростбифом.
Его голос был сильнее, чем тогда — когда я пришел к нему на свидание год назад. Гораздо сильнее он звучал внутри моей головы.
— Верно, Руди. Я — то, что, как ты подозревал, должно где-то существовать. Еще один. Сорокопут, — он помедлил. — Я вижу, ты это называешь «прогуляться по пейзажу». А я просто назвал себя сорокопут. Птица-палач. Одно не хуже другого. Странно, не правда ли? За все эти годы мы не встретили больше никого. Должны быть и другие, но я думаю — хотя и не могу доказать, у меня нет никакой статистики, просто безумная мысль, которая появилась годы и годы назад, — что они не умеют этого делать.