Ослик бежал резво, но городские крыши, казавшиеся совсем рядом, были все еще далеко. Как судить своих сыновей? Им виднее. Раньше времена были другие. Ты болгарин, против тебя - турок. А теперь? Вроде, все болгары. Но одни поджигают дома, а другие скрываются в лесах. Сыновья видят несправедливость, и в этом они правы. Но за что же их убивать? Людям они плохого не делают, только властью не довольны. Да и что в ней хорошего? Богачи живут себе в городе припеваючи, а зимой заявятся в село, охаят табак, скупят его за бесценок и уедут. Одни убытки от такой торговли. Бакалейщик, и тот уже в долг не дает. Как жить дальше?
Илинка привязала ослика к воротам, постучала, откашлялась и стала смиренно ждать, пока ее пригласят войти. Одно дело - в селе, другое - в городе. Хозяин, оторвавшись от газеты, поднял голову. Он узнал женщину, провел ее в дом и лишь тогда спросил:
– Зачем пришла, Илинка? Каким ветром занесло тебя в город в такую злую зиму?
– Плохим ветром, очень плохим, Стоян… На тебя вся надежда… Только тебе я верю!
Дед Стоян недоуменно пожал плечами. При чем тут вера и плохой ветер? Эта женщина может навлечь на него беду. Он знал, что сыновья Илинки ушли в горы, слыхал, что они погибли, но не смел даже вспоминать об этом. И сейчас если кто-нибудь увидит Илинку у него, может донести в полицию. Сделать так, чтобы она поскорее ушла, ничего не рассказав и ничего не попросив? Но вместо этого он откладывает газету в сторону и нарочито бесцветным голосом спрашивает:
– Ну, как там Тодор?… Пишет?… Да, известное дело… Тюрьма - это тебе не буковая роща.
И вдруг в его памяти всплыло: Шаркьой. Коричнево-черные в белом ореоле разрывы шрапнели, он выносит из боя подпоручика и наталкивается на троих турецких солдат. Гремят выстрелы. Падает один турок, потом второй, третий пытается бежать, но пуля настигает и третьего. Потом болгарский солдат - это был Тодор - помог ему вынести раненого. Такое забыть невозможно, и дед Стоян помнит это. Помнит и много раз рассказывал детям, почему он считает однополчанина Тодора Жостова своим братом.
– Не о Тодоре речь, другое горе у меня.
– Говори же, что случилось? Что-то с сыновьями?
– Ведь ты знаешь, где все мои сыновья. Живет у меня один чужой парнишка-сирота, помогает по хозяйству. Работящий такой, да немного озорной. Тут собрался к своей девушке в Долен. Ссора там вышла, что ли, только его избили крепко. Еле до дому добрался. Вот и пришла к тебе за помощью, Стоян… Тайком пришла…
Дед Стоян вздохнул, встал и налил две рюмки ракии.
– Будем живы-здоровы, Илинка. С миром пришла ко мне, с миром и уйдешь…
Они выпили, помолчали. Дед Стоян догадывался, что его обманывают, но любопытствовать не стал. Может, это и к лучшему. Пусть правда при ней останется. А то выплывет эта правда наружу, коснется его и огнем обрушится на его дом. А ложь - не горит она, не гаснет.
– Вчера тут прошли новые аресты. Говорят, арестовали нашего ротного, капитана Делитопазова, вместе с твоим муженьком воевали под его началом в Балканскую. Вроде, в его сторожке на винограднике скрывались партизаны. Потом ушли, а ему вот теперь отвечать.
Илинка встала, поправила на голове свой черный платок.
– Спасибо за угощенье, Стоян. Мне пора…
– Коли не умеешь врать, так не берись. Говори, где рана и какая она?
– От пули.
– Гноится? Жар есть?
Илинка молчала. Если бы можно было этого человека проводить в горы… Только никак нельзя: одноногого инвалида каждый приметит. А неученого да хромого зайца и щенок догонит…
– Ты ведь фельдшер, Стоян, сам знаешь! Дай, что нужно, и от жара, и от другого, а я там сама разберусь…
Дед Стоян протянул руку, взял щепотку табаку и медленно скрутил цигарку. Чиркнул огнивом. В теплой комнате запахло трутом. Одноногий сержант санитарной службы, бывший фельдшер ополчения, прекрасно понимал тревогу матери. Он знал, что ранен не какой-то там парень, а младший сын Илинки, о котором говорили, что он недавно убит где-то в Родопах, но она боится сказать все как есть. Стоян на нее не сердился. Скорее, он был доволен, что она смолчала. Страх постоянно жил в нем, и сейчас этот страх заставлял его действовать с предельной осторожностью, не только ради себя, но и ради Илинки с сыном.
– Ты подожди немного! Садись, я скоро!
Илинка молчала. Садиться не хотелось, и она смотрела на маленькое оконце в печке, за которым бушевал огонь… Быть может, в эту минуту уже пылает сарай, где прячется ее сын. Илинку даже не испугала мысль о том, что старый фельдшер может пойти в полицию. Она уже ничего на свете не боялась. И сколько она так простояла, глядя на огонь, ответить не могла, - минуту или сто часов. Когда скрипнула дверь, она вздрогнула от неожиданности.