– Главное сейчас, товарищи, - это полная мобилизация всех сил Отечественного фронта, объединение партизанских отрядов в крупные боевые соединения и безотлагательная подготовка к освобождению сел и городов. Надо наращивать размах наступательных операций, цель которых - взятие власти по всей Болгарии… Центральный Комитет считает революционную ситуацию, которая сложилась в Болгарии в настоящий момент, исключительно благоприятной для решения этой исторической задачи. Красная Армия неудержимо продвигается к Балканскому полуострову и скоро форсирует Дунай. Товарищи, советские братья приближаются к нашей земле. Близок час великой победы! Так будем же достойными этой победы…
Слушая эту речь, мыслями он невольно обращался к прошлому, перед ним возникали разные лица - бай Михал, Анешти, Димо, другие товарищи.
…Это было на встрече с Михалом и двумя его сторонниками. Мужчины лет под пятьдесят, они чувствовали себя явно неуютно в непривычной обстановке, среди вооруженных бойцов партизанского отряда. Политкомиссар Димо сидел возле раскаленной железной печурки. Давно уже все обогрелись и высушили одежду, поужинали, с удовольствием вспоминая фасоль, заправленную крохотными кусочками сала. Откуда-то появилась ракия. Политкомиссар пригубил обжигающий напиток, но пить не стал.
«Эту фляжку с ракией я забираю. Мало ли раненых может быть у нас, а где спирт взять?»
Тогда-то бай Михал сердито процедил:
«Вы поразбежались, спасая свою шкуру, а не соображаете, что весь народ из-за вас страдает. Я говорил и еще раз говорю: убирайтесь из околии, не подвергайте людей опасности».
Что это - злоба или просто укор? Политкомиссар наклонил голову, глаза его потемнели.
«А мы хотим сказать тебе, бай Михал: коли ты стоишь на своем, значит, ты против партии», - не сдержался Анешти.
«Ошибаетесь, ребята! Разве может человек идти против самого себя? Ведь здесь партия - это я!»
«Ты секретарь околийского комитета, это правда, но можешь им и не быть», - оборвал его Анешти.
Политкомиссар тихо спросил:
«А решение ЦК тебе известно?»
«Известно, да не об этом сейчас речь. Ваше сидение в горах - это чистое безрассудство, Димо! Ты мастак придумывать красивые сказочки, но и я не лыком шит. Что мы сейчас решаем? Ничего не решаем, только растравляем душу пустыми словесами. Да, пустыми…» - упорствовал бай Михал.
Трепетали красноватые блики огня, приятно пахло смолой, на стенах играли полутени. А бай Михал разрушал этот мир, такой уютный, сокровенный, товарищеский.
Что представляет собой этот бай Михал? Крупное лицо выдавало в нем человека бесстрашного и доброго, способного прощать или все, или ничего.
«Откровенно говоря, я уверен, что победа близка, - продолжал бай Михал после краткой паузы. - Но ее принесет Россия, а не ваши неуклюжие берданки с десятью патронами на человека. - По его лицу скользнула мечтательная улыбка. - Кроме того, Димо, и об этом я тоже говорил не раз, вы прямо-таки искушаете партийные кадры своей романтикой. Собираете Кискиновы{11} отряды, подражаете Яне Санданскому, а людям свойственно идти за смелыми и сильными. Это - самоубийство. Вы истребляете наши кадры. Бросаете их в пасть волкам».
Димо смотрел на огонь. Что он там видел?
«Михал, это оппортунизм, паразитическое выжидание, - резко сказал он. - Когда советский народ победит, а он обязательно победит, это будет его победа. Победа тех, кто за нее боролся, а не тех, кто сидел сложа руки и глазел в окошко».
Димо поднял голову. Его лицо было багровым от пламени, небритое, исхудалое, суровое.
«Свобода и победа даром не даются! А ты свободу - как милостыню хочешь получить. Коли у нас враг общий, значит, и борьба должна быть общей. Но эта борьба ведется на многих участках, и каждый должен победить на своем. Что касается Советского Союза, то он и без нас прекрасно справляется со своей задачей. А что получается по-твоему? Выходит, мы должны сидеть на лавке скрестив ноги и ждать, пока в один прекрасный день не смолкнут все орудия на Восточном фронте. А как только смолкнут, мы тут и забегаем: а что нам обломится от этой победы?»
Бай Михал молчал. Упорно и настойчиво хранил он чувство собственной правоты - ведь он старался сберечь партийные кадры, он - защитник коммунистов околии. Эта убежденность не поддавалась доводам Димо. Бай Михал весь покраснел от злости и хрипло сказал: