Из кабины выскакивают двое, из кузова еще двое. Все в форме полицейских. Их видно как на ладони. Застрочил автомат Мануша, Антон тоже нажимает на спуск. И стреляет до тех пор, покуда пистолет не обмякает безвольно в его руке. Мотоцикл рванул с места. Но пока он заменял обойму, все поглотил белый туман.
В кузове лежат трое связанных мужчин. Антон яростно срывает веревки. Освобожденные плачут, не в силах поверить, что к ним пришло спасение. Времени нет по-настоящему дать волю радости - ведь перестрелка может привлечь новых карателей.
«Вот так-то, товарищи! Конец вашим мучениям!…»
Особенно запомнился седовласый человек лет пятидесяти. Похоже, ему досталось больше других - все лицо его в синих подтеках. Антон с Манушем провожают опьяневших от счастья, только что обретших свободу людей, объясняют им, где отсидеться и кого дожидаться, а сами двигаются дальше. Они пробираются мимо постов и полицейских засад, глядя на силуэты часовых, пересекают скованные льдом речки и прислушиваются, прислушиваются… И как награда за нелегкую дорогу - родной очаг деда Косты и запах домашнего хлеба. Хлеб и сало. Именно за этим они и пришли. Продукты надо переправить в отряд. Дед Коста знает старую Кременскую лесопилку, он и проведет туда двух нагруженных мулов. На всякий случай ему раздобыли пропуск на право передвижения по всей околии, к тому же он знает здешние места как свои пять пальцев.
Потом Антону одному пришлось пробираться в Тешово. Быть может, нет ничего страшнее, чем блуждать темной ночью по заснеженным полянам и глухим лесам. Антону надо миновать Папаз-Чаир, Млаки. А как узнаешь, где притаился враг? В любую минуту может прогреметь выстрел… Конечно, он ответит… Когда Антон добрался наконец до бабы Янинки, он замерз, как сосулька. Грохнулся на лавку. Перепуганная старуха кладет перед ним ломоть хлеба и крестится, заглядывая в его обветренное, заросшее лицо.
«Господи боже мой, пресвятая богородица! Мать родная по нему плачет! Покарай злодеев, господи»…
– Эй, ты еще жив?
Антон открыл глаза. Над ним было ясное небо. Полицейский сидел, положив голову парня к себе на колени, и с тревогой смотрел на него.
– Да скажи же наконец хоть что-нибудь!
Антон продолжал молчать. Он наслаждался морозным воздухом и видел только огромное небо, покрытое зимними звездами, которые ежились от холода.
– Ясно!
– Что?
– Ничего! Не дорос еще, все равно не поймешь…
Полицейский пыхтел, сгибаясь под тяжестью Антона, спотыкался, по колено проваливаясь в сугробы.
– Стой! - скомандовал Антон.
– Что, са-м сможешь?
И они пошли гуськом, след в след. Снег мягко оседал под ногами, и Антон почти не чувствовал боли. Он еле брел, но ему хотелось петь. Ведь он думал, что все кончено, а вот он снова на свободе, да еще раздобыл пистолет! И не какой-нибудь, а настоящий парабеллум. Уж тут клещи наверняка не понадобятся. А если разобраться - что, в сущности, требуется от человека? Выдержать одну-единственную ночь. Или сто ночей. Словом, сколько нужно. А потом… Потом - перед тобой снова родные горы, товарищи…
– Как поднимемся наверх, дальше пойдешь один. Засад больше нет!
– А ты?
– У каждого своя дорога, парень! Я ведь не спрашиваю, куда ты направишься дальше.
Светало. Ятаки наверняка уже на месте. Было договорено, что они перенесут продукты в лесопилку и будут ждать Мануша.
Интересно, как там у них, наверху? Наверно, как всегда. Залегли и не шелохнутся. Никаких движений. Никаких разговоров. Чтобы не тратить сил зря. Это - приказ!
Еда - щепотка муки со снегом. А может, и мука уже кончилась? Вряд ли, тогда оставалось еще на четыре дня.
Почему выбор пал на Антона? Да потому, что, кроме Мануша, только он еще мог двигаться. Таким уж он уродился. Товарищи, особенно те, кто считал его хлипким мальчишкой, просто не знали, с кем они имеют дело. Мама, бывало, с тревогой говорит отцу:
«Поищи хоть что-нибудь, фасоли принеси… У ребенка со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было!»
А отец только улыбается:
«Да ты посмотри - он вертится как юла. Мой корень! Мы, Жостовы, все такие!»