Не знаю уж, правду он мне рассказал или выдумал все, чтобы мозги мне окончательно замутить, но только охота размахивать руками и излагать мне про всякие загадки природы у него после этого пропала. Пошли мы из музея вон. Он молчит, я тоже, в душе у меня какой-то курятник нечищенный, и таким манером пришли мы к нему в кабинет. Он уселся в свое кресло перед экранами, вынул из воздуха бокал со своей любимой шипучкой, стал тянуть через соломинку, а сам смотрит как бы сквозь меня. В кабинете у него, кроме этих экранов и ненормального количества книг, ничего в общем-то и нет. Даже стола у него нет, до сих пор не могу понять, что он делает, когда ему какую-нибудь бумагу надо, скажем, подписать. И нет у него в кабинете ни картин, ни фотографий, ни украшений каких-нибудь. А ведь он богатый человек, мог бы себе позволить. Я бы на его месте, если, скажем, наличности не хватает, шкуру бы эту изумрудную загнал, слуг бы нанял, статуй бы везде расставил, ковры бы навесил - знай наших… Правда, что с него взять - холостяк. А может быть, ему и по должности не положено роскошествовать. Что я о его должности знаю? Ничего. То-то он музей в подвале держит…
- Слушай, Гаг, - говорит он вдруг. - А ведь тебе, наверное, скучно здесь, а?
Застал он меня этим вопросом врасплох. Кто его знает, как тут надо отвечать. Да и вообще - откуда я знаю, скучно мне здесь или нет? Тоскливо - это да. Неуютно - да. Место себе не нахожу - да. А скучно?… Вот человеку в окопе под обстрелом - скучно? Ему, ребята, скучать некогда. И мне здесь скучать пока некогда.
- Никак нет, - говорю. - Я свое положение понимаю.
- Ну и как же ты его понимаешь?
- Всецело нахожусь в вашем распоряжении.
Он усмехнулся.
- В моем распоряжении… Ладно, не будем об этом. Я, как видишь, не могу уделять тебе все свое время. Да ты, по-моему, к этому и не стремишься особенно. Стараешься держаться от меня подальше…
- Никак нет, - возражаю я вежливо. - Никогда не забуду, что вы мой спаситель.
- Спаситель? Гм… До спасенья еще далеко. А вот не хочешь ли ты познакомиться с одним интересным субъектом?
У меня сердце екнуло.
- Как прикажете, - говорю.
Он подумал.
- Пожалуй, прикажу, - сказал он, поднимаясь. - Пожалуй, это будет полезно.
И с этими непонятными словами подошел он к дальней стене, что-то там сделал, и стена раскрылась. Я глянул и попятился. Что стены у них здесь поминутно раскрываются и закрываются - к этому я уже привык, и это мне уже надоело. Но ведь я что думал? Думал, он меня с этим математиком хочет познакомить, а там - змеиное молоко! - стоит там, ребята, этакий долдон в два с половиной метра ростом, плечищи, ручищи, шеи нет совсем, а морда закрыта как бы забралом, частой такой матовой решеткой, а по сторонам туловища торчат то ли фары, то ли уши. Я честно скажу: не будь я в мундире, я бы удрал без памяти. Честно. Я бы и в мундире удрал, да ноги отнялись. А тут этот долдон вдобавок еще произносит густым басом: - Привет, Корней.
- Привет, Драмба, - говорит ему Корней. - Выходи.
Тот выходит. И опять - чего я ожидал? Что от его шагов весь дом затрясется. Чудище ведь, статуя! А он вышел, как по воздуху выплыл. Ни звука, ни шороха - только что стоял в нише, а теперь стоит посередине комнаты и эти свои уши-фары на меня навел. Я чувствую: за лопатками у меня стена, и отступать дальше некуда. А Корней смеется, бродяга, и говорит: - Да ты не трусь, не трусь, Бойцовый Кот! Это же робот! Машина!
Спасибо, думаю. Легче мне стало оттого, что это машина, как же.
- Таких мы теперь больше не делаем, - говорит Корней, поглаживая долдона по локтю и сдувая с него какие-то там пылинки. - А вот мой отец с такими хаживал и на Яйлу, и на Пандору. Помнишь Пандору, Драмба?
- Я все помню, Корней, - басит долдон.
- Ну вот, познакомьтесь, - говорит Корней. - Это - Гаг, парень из преисподней. На Земле новичок, ничего здесь не знает. Переходишь в его распоряжение.
- Жду ваших приказаний, Гаг, - басит долдон и как бы в знак приветствия поднимает широченную свою ладонь под самый потолок.
В общем, все кончилось благополучно. А глубокой ночью, когда дом спал, я прокрался в тот самый коридор и под математическими формулами написал: «Кто ты, друг?»
Глава четвертая
Когда они вышли к заброшенной дороге, солнце уже поднялось высоко над степью. Роса высохла, жесткая короткая трава шуршала и похрустывала под ногами. Мириады кузнечиков звенели вокруг, острый горький запах поднимался от нагретой земли.
Дорога была странная. Совершенно прямая, она выходила из-за мутно-синего горизонта, рассекала круг земли напополам и уходила снова за мутно-синий горизонт, туда, где круглые сутки, днем и ночью, что-то очень далекое и большое невнятно вспыхивало, мерцало, двигалось, вспучивалось и опадало. Дорога была широкая, она матово отсвечивала на солнце, и полотно ее как бы лежало поверх степи массивной, в несколько сантиметров толщиной, закругленной на краях полосой какого-то плотного, но не твердого материала. Гаг ступил на нее и, удивляясь неожиданной упругости, несколько раз легонько подпрыгнул на месте. Это, конечно, не был бетон, но это не был и прогретый солнцем асфальт. Что-то вроде очень плотной резины. От этой резины шла прохлада, а не душный зной раскаленного покрытия. И на поверхности дороги не было видно никаких следов, даже пыли не было на ней.
Гаг наклонился и провел рукой по гладкой, почти скользкой поверхности.
Посмотрел на ладонь. Ладонь осталась чистой.
- Она сильно усохла за последние восемьдесят лет, - прогудел Драмба. - Когда я видел ее в последний раз, ее ширина была больше двадцати метров.
И тогда она еще двигалась.
Гаг соскочил на землю.
- Двигалась? Как двигалась?
- Это была самодвижущаяся дорога. Тогда было много таких дорог. Они опоясывали весь земной шар, и они текли - по краям медленнее, в центре очень быстро.
- У вас не было автомобилей? - спросил Гаг.
- Были. Я не могу вам сказать, почему люди увлеклись созданием таких дорог. Я имею только косвенную информацию. Это было связано с очищением среды. Самодвижущиеся дороги очищали. Они убирали из атмосферы, из воздуха, из земли все лишнее, все вредное.
- А почему она сейчас не движется? - спросил Гаг.
- Не знаю. Все очень изменилось. Раньше на этой дороге были толпы людей. Теперь никого нет. Раньше в этом небе в несколько горизонтов шли, шли потоками летательные аппараты. Теперь в небе пусто. Раньше по обе стороны от дороги стояла пшеница в мой рост. Теперь это степь.
Гаг слушал, приоткрыв рот.
- Раньше через мои рецепторы, - продолжал Драмба монотонным голосом, - ежесекундно проходили сотни радиоимпульсов. Теперь я не ощущаю ничего, кроме атмосферных разрядов. Сначала мне показалось даже, что я заболел. Но теперь я знаю: я прежний. Изменился мир.
- Может быть, мир заболел? - спросил Гаг живо.
- Не понимаю, - сказал Драмба.
Гаг отвернулся и стал смотреть туда, где горизонт вспыхивал и шевелился. «Черта с два, - угрюмо подумал он. - Как же, заболеют они!»
- А там что? - спросил он.
- Там Антонов, - ответил Драмба. - Это город. Восемьдесят лет назад его не было видно отсюда. Это был сельскохозяйственный город.
- А сейчас?
- Не знаю. Я все время вызываю информаторий, но мне никто не отвечает.
Гаг смотрел на загадочное мерцание, и вдруг из-за горизонта возникло что-то невероятно огромное, похожее на косой парус невообразимых размеров, почти такое же серо-голубое, как небо, может быть - чуть темнее, медленно и величественно описало дугу, словно стрелка часов прошла по циферблату, и снова скрылось, растворилось в туманной дымке. Гаг перевел дух.
- Видел? - спросил он шепотом.