Следом Лизи занялась сыром и соусом и выложила филе в узкое керамическое блюдо, а Таша разогрела духовку ровно до 350 градусов, поставила туда блюдо и завела таймер. У меня еще не зажила шишка, полученная два дня назад, когда она столкнула меня с лестницы.
Мама с папой пошли в кино. Днем мы сходили по магазинам, и ТелеТётя сидела с нами, пока мама с папой ели романтический ужин и занимались тем, чем родители занимаются наедине. Наверно, держались за руки. Во всяком случае, на камеру. Потому что я не думаю, что мама с папой стали бы держаться за руки просто так. Или целоваться. Если честно, в тот день я и начал понимать, что родители, похоже, не слишком-то друг друга любят. Они все время ругались, пока нам делали ремонт на кухне. И раньше. И еще раньше. Я смутно припоминаю, как они ругались, когда я был совсем маленьким. Я смутно припоминаю, как папа сказал, что уйдет из семьи. Какая-то часть меня – та, которой все еще шесть, – долго об этом мечтала. Я мечтал, как он заберет меня с собой. Я уже не знаю, придумал я это или папа действительно так сказал. Я непременно спрошу об этом у Лизи, когда мы наконец поговорим. Если такое когда-нибудь случится.
Когда мама с папой вернулись из кино и увидели цыпленка пармиджано, они изобразили изумление. ТелеТётя с Ташей несколько раз проверили духовку, чтобы убедиться, что все идеально. Мы заморозили салат. Мы запекли хлебцы с чесноком. Мы все красиво подали, и я даже отодвинул маме стул. Потом мы, дети, вместе с ТелеТётей поднялись наверх: она сказала, что пора собираться в школу и готовиться к учебной неделе.
Там ТелеТётя велела Таше пойти к себе, разобрать домашнее задание и убрать чистое белье, а мы с Лизи и оператором отправились за ней в мою комнату. Она посмотрела на часы:
– Мы можем час играть в любую игру на ваш вкус, – объявила она. – Потом у вашей ТелеТёти свидание с горячим мужчиной.
Она сбросила не очень-то подобающие няням каблуки, распустила пояс платья и села на пол у ног моей кровати. Лизи молча сходила к себе и принесла игру о детективе. ТелеТётя называла эту игру «Клуедо», и мы с Лизи каждый раз хихикали. Лизи положила карты в секретный конверт: она никогда не подглядывала в них, а вот я иногда не удерживался. За час мы сыграли три партии.
– Вы просто мышки, знаете? – сказала ТелеТётя. Мы посмотрели на нее, как будто не понимая, в каком она смысле, и она объяснила: – В смысле, вы сидите тихо и от вас никаких проблем.
Лизи промолчала. Я мысленно пересчитал, сколько раз я устраивал проблемы. Насрать на стол – это определенно проблема. Видимо, ТелеТётя напилась. Может, она имела в виду свидание с горячительным.
ТелеТётя спросила Лизи:
– Таша когда-нибудь вот так играла с вами в «Клуедо»?
Лизи покачала головой:
– Таша нас ненавидит!
– Таша не ненавидит вас, – возразила ТелеТётя.
– Она все время это повторяет! – настаивала Лизи. – А еще она обзывает нас и бьет.
Я ощупал рукой полученную два дня назад шишку:
– Она столкнула меня с лестницы, потому что ненавидит.
– Я во всем разберусь, – пообещала ТелеТётя.
– Чтобы гордиться собой, да? – Лизи аж покраснела.
– Это ничего не изменит, – добавил я.
– Ага.
– Маме с папой плевать, что Таша с нами делает.
На секунду нам показалось, что ТелеТётя все поняла. Как будто она все знала, как будто помнила, что обещала мне в первый день работы на вторым эпизодом: что в этот раз все будет честнее. Потом она сказала:
– Давайте попробуем что-то новенькое? На этот раз я играю за миссис Пикок!
Оператор отснял целый час пленки, а потом из комнаты Таши раздались вопли, как будто ее режут. Няня вскочила, бросилась к комнате Таши и заколотила в дверь, сказав оператору подождать в коридоре. Мама уже взлетела на середину лестницы:
– Что они с ней делают?!
– Все под контролем, – сказала ТелеТётя. – Спускайтесь и наслаждайтесь ужином.
– Как вы могли это допустить? – допытывалась мама.
– Таша там одна, – ответила ТелеТётя. Мама явно не поверила:
– А где Джеральд?
– Весь последний час он был рядом со мной. – ТелеТётя прижалась губами к дверному косяку: – Таша! Открывай!
– Мама! – кричала Таша. – Мама!
– Я тут! – крикнула мама.
Таша медленно открыла дверь, мама мягко отодвинула ТелеТётю и вошла. ТелеТётя, Лизи и мы с папой стояли в коридоре, пока мама не открыла дверь и не потребовала зайти в комнату и посмотреть, что случилось. Кто-то наложил огромную кучу в раковину. Во всяком случае, по маминым словам. Я сам не видел, хотя мне было любопытно, потому что раньше я видел только свои кучи и хотел бы посмотреть, как это выглядит у других.
– Джеральд этого не делал! – сказала ТелеТётя. – Весь час он был рядом со мной. Мы играли в настольную игру. Все заснято. – Она, похоже, страшно разозлилась, что мама пыталась в чем-то ее обвинить.
– Значит, он каким-то волшебным образом прокрался сюда и сделал это, – не унималась мама.
– Ага, – поддакнула Таша.
Они с ТелеТётей устроили битву взглядами. Потом ТелеТётя отвела нас с Лизи по комнатам и сказала сидеть там и никуда не выходить. Они с Ташей и родителями пошли вниз, и я ничего больше не слышал, потому что послушно сидел в своей комнате. А когда вышел второй эпизод, они все вырезали. Весь день – цыпленка пармиджано, салат, чесночный хлеб, игру в детектива, красивое голубое платье ТелеТёти, ее свидание с горячим мужчиной и даже загадочную кучу. Они все вырезали, как будто этого дня просто не было.
========== 33. ==========
Последний час в коррекционном классе я просидел, вспоминая, что я сделал в ванной и как сильно мне хотелось расквасить себе морду. Вот бы просто разделиться пополам, чтобы одна половинка меня забила другую до смерти и села в тюрьму. «Полпарня-убийцы» – смотрите сегодня в восемь. Я выхожу на парковку, сажусь в машину и пишу Джо-младшему: «В жопу все». Потом стираю. «Ты когда-нибудь ненавидел себя?» Потом стираю это тоже. «Зачем мы это терпим?» Стираю тоже и закатываю глаза: откуда у меня этот пафос? Наконец я набираю: «До сих пор не понимаю, какого х. клоун-дантист это смешно» – и еду в спортзал для боксеров.
Там почти пусто. Я сразу иду к большой груше, беру перчатки и начинаю упражнение. Удивительно, насколько мои кулаки потеряли форму всего за неделю. А еще я сегодня ударил по двери ванной, и теперь правую руку саднит после каждого удара. Я пытаюсь представить вместо груши лица. «Хорошего дня, неудачник!» Таша. Мама. Таша. Мама. Таша. А потом там остаюсь я один. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я.
Через какое-то время ко мне подходит тренер Боб и смотрит, как я бью грушу.
– У тебя слабый удар слева, – говорит он. – Вот так. – Он показывает, что я неправильно бью левой, и говорит, как надо делать. Потом советует: – Подними блокирующую руку повыше.
Я поднимаю правую руку к самому подбородку и несколько раз бью левой. Тренер одобрительно кивает и встает за грушей, чтобы она не качалась. Руки все еще болят, но я бью и бью, пока футболка не промокает насквозь. Потом перехожу к пневмогруше.
– Вы с тем ямайцем разобрались? – спрашивает Боб.
– Он не ямаец.
Тренер кивает:
– Но ты ведь понял, о ком я?
– Ага.
– Он прекрасный начинающий боксер, – произносит тренер. – Думаю, он мог бы стать чемпионом.
Я останавливаюсь и смотрю ему в лицо:
– На прошлой неделе он не мог даже достать меня. Скорости не хватило.
– Да, он ленится, – соглашается Боб.
Я тренируюсь в этом зале уже больше трех лет. Если Боб сказал, что фальшивый ямаец Джеко может стать чемпионом, значит, он и про меня знает.
– А я тоже могу стать чемпионом? – спрашиваю я.
– Если бы тебе можно было бороться, думаю, ты им и стал бы.
Я возвращаюсь к упражнению, тренер Боб уходит в свой кабинет, а я пытаюсь понять, нравится мне бокс или уже нет. Если я мог бы стать чемпионом, но мне нельзя на ринг, тогда какой во всем этом смысл? Это все равно что много лет учиться на клоуна и ни разу в жизни не исполнить свой дурацкий номер про зубы. Все равно что научиться водить машину и получить пожизненное заключение. Я отрываюсь от груши и некоторое время просто стою рядом с ней. Стою и смотрю, как она раскачивается взад-вперед, пока не останавливается. Груша – это я. Не могу объяснить, почему, но она – это я. Я тоже качался-качался и наконец полностью остановился. Понятия не имею, почему. Я вообще понятия не имею, что почему происходит. Например, почему я здесь. Почему я остановился. Почему я раскачивался. Я понятия не имею, почему сегодня утром барабанный бой мне не помог. Почему сегодня я не чувствую себя вождем. И почему я вообще мог себя им чувствовать. Я понятия не имею, почему я занялся боксом. Вернее, занялся боксом и ни разу не боксировал. Понятия не имею, зачем я каждый день плотно заворачиваюсь в полиэтилен, как перестать в него заворачиваться и что это на самом деле значит. Я вдруг понимаю, что не могу вдохнуть. Кажется, меня сейчас разорвет на части; я беру ключи и одежду и ухожу. Я сижу в машине в пропотевшей футболке, выкрутив подогрев на полную, пока не согреваюсь. Потом я бью приборную панель. Костяшки саднит, как когда я пробиваю гипсовые перегородки. На парковку въезжает машина, и в ней сидит фальшивый ямаец Джеко. Он выходит и направляется в зал. При виде него я чувствую себя снежным комом ярости, скатившимся с очень высокого и крутого холма. Я выключаю двигатель и иду за ним. Там я беру защитную пластинку для зубов и надеваю шлем. Заметив меня, он ухмыляется, и я киваю ему с таким видом, что он сразу понимает, что я готов, и тоже надевает шлем и защитную пластину. Какой-то парень помогает нам надеть защиту, и я вылетаю на ринг. Никто не дает сигнал, никто не судит. Мы просто деремся. Я стараюсь метить ему в лицо. Он метит мне в ребра. Меньше чем через минуту появляется кровь – не знаю, чья из нас, и мне плевать. Ради нее все и затевалось. Ради крови. Р-А-Д-И-К-Р-О-В-И. Если бы с кровью из меня вытек Срун, я бы истек ей. Если бы вместе с кровью вылилось все, что делает меня не таким, я отдал бы всю кровь. Я снова и снова бью его по лицу, и его нос истекает кровью. Из него бьет фонтан крови, и все же он не выставляет руки, чтобы защититься, и я вновь бью по открытой цели. «Он – это я, я, я. Он слишком тупой, чтобы закрыть лицо, и я буду бить его. Хорошего дня, неудачник».