Текут минуты – невозможно понять, сколько. Я пытаюсь держать ритм, но Джеко медленный и неуклюжий и не танцует со мной, как неделю назад. Я уклоняюсь от его ударом в голову, и он снова бьет меня в живот. А я пользуюсь возможностью расквасить ему нос еще сильнее.
Сначала он что-то говорил. Не знаю, что. Бросал какие-то фразы, чтобы завести меня, между ударами. Теперь он молчит. И тяжело дышит ртом. Думаю, он молится, чтобы кто-то позвонил в колокольчик и остановил нас. Но никто нас не останавливает, и я продолжаю погружать кулаки в фонтан крови. У меня трещат ребра. Я чувствую, как они ломаются. Это прекрасное чувство. Как будто ребра – тюремная решетка, за которой томятся мои внутренности. Джеко ломает решетку. Всю решетку. Ребро за ребром, Джеко освобождает меня.
Эта мысль сбивает меня. Я вдруг понимаю, что напортачил. Роджер будет очень недоволен. Я начинаю прикидывать, будет ли Ханна навещать меня в тюрьме, и фальшивый ямаец застает меня врасплох ударом в голову – куда-то в щеку, – так что я чуть не сворачиваю себе шею. Мне едва удается устоять на ногах, но я поднимаю левую руку, блокируя удар, немного отхожу назад и пытаюсь отдышаться. Такое чувство, как будто мы дрались целый час. Он стоит, согнувшись пополам, и истекает кровью. Он устал. Он еще несколько раз пытается ударить мне в голову, но я уклоняюсь, блокирую и снова бью его в живот и грудь, так что он задыхается и сгибается пополам, а я бью его коленом в лицо и в лоб, и он пятится, и я пинаю его, как будто я дикий дверь. Я действительно зверь. Джеко разрушил мою клетку.
– Эй! Эй! – кричит кто-то. Это тренер Боб. – Боже, парни, какого хрена? – До сих пор в моем мире существовал только ринг. Теперь появился Боб. А из Джеко течет река крови. – Чувак, какого черта? – повторяет Боб. Я быстро и тяжело дышу, и не могу закрыть рот из-за защитной пластины, и вдруг понимаю, что он меня спрашивает: чувак, какого черта?
Джеко тоже молчит; Боб засовывает что-то ему в ноздри и промывает ему лицо влажной губкой, чтобы понять, где у него порезы. Я продолжаю танцевать. Подпрыгивать. И выжидать. Мое тело переключилось в режим разрушения. Боб подходит ко мне и жестом показывает, чтобы я вытянул вперед руки в перчатках. Он стягивает с меня перчатки: мои кулаки превратились в окровавленные клюшки.
– Ты что, даже не замотался? – спрашивает он. У меня в голове звучит эхо: «Ты что, даже не замотался?»
Какой глупый вопрос – как будто я думал об этом заранее. Как будто Боб сегодня впервые увидел злого, импульсивного подростка. Он усаживает меня на табуретку в углу ринга и дает мне ведро воды со льдом, чтобы сунуть туда руки. Он забирает Джеко к себе в кабинет, а я сижу и снова гадаю, будет ли Ханна навещать меня в тюрьме.
– Я буду, – говорит Белоснежка.
– Я тоже, – вторит Лизи.
– Можно поговорить с тобой прямо сейчас? – спрашиваю я.
Они исчезают, а у меня в голове звенит: «Можно поговорить с тобой прямо сейчас?»
========== 34. ==========
Я сижу в своем счастливом уголке и лазаю по интернету. Я приложил лед к щеке, ребрам, костяшкам и вообще всюду, куда мог. Мама спросила, зачем мне столько льда. Я ответил, что ходил в спортзал и у меня болят руки. Мама совсем не удивилась. Но если у меня будет синяк на щеке, она заметит. И Роджер тоже, у нас как раз завтра встреча.
Хотя я, конечно, отделался куда легче, чем фальшивый ямаец. Я так его избил, что каждые пять минут поглядываю, не едет ли полиция. Интернет помогает мне отвлечься. Кто-то для этого смотрит музыкальные клипы. Другие – порнуху. Я смотрю записи цирковых выступлений и думаю, что однажды я это сделаю. Я думаю, Джо-младший ошибся, говоря, как мне повезло. Он же не живет в клетке, понимаете?
Я смотрю на повторе один и тот же номер с трапецией и безуспешно пытаюсь отправиться в Джердень. Его как будто взломали и поменяли пароль. Но циркачи на трапеции – это какое-то волшебство. Я смотрю выступление цирка в Монако, и там никто никогда не слышал про Сруна. Номер исполняют три азиатских женщины и трое мужчин. Я никогда в жизни не видел ничего подобного: они так крутятся и выгибаются и так слаженно ловят друг друга в воздухе! Как у них это выходит? Мне почти хочется попробовать это – попробовать освоить трапецию, – но потом я вспоминаю, что в боксе нет смысла и ни в чем нет смысла. Если я освою трапецию, я все равно никогда не смогу выступить с этим номером.
Я щелкаю другое видео и смотрю, как какой-то парень делает двойной переворот, срывается и падает на сетку. Зрители все равно аплодируют.
Мама зовет меня по имени, но я не отзываюсь. Она зовет снова:
– Джеральд! К телефону!
Я иду в родительскую спальню, беру беспроводную трубку и не могу понять, кто мог позвонить мне на домашний. Может, Лизи получила мое телепатическое послание, что нам надо поговорить? Или это полиция.
– Привет, – говорит голос Ханны. Мама вешает трубку. Когда я понимаю, кто звонит, мое сердце пропускает удар. – Ты тут? – спрашивает она.
– Ага, – отвечаю я. – Привет. Как ты… то есть… ну ничего себе. Я думал, наш номер нигде не значится.
– Он и не значится, – отвечает Ханна.
– Ясно.
Я побыстрее возвращаюсь в комнату и закрываю дверь, чтобы мама ничего не слышала.
– Я взяла номер у Бет, – объясняет она. Я почти уверен, что у Бет есть только мой мобильный, но какая разница? Сейчас уже неважно.
– Ну что, привет. Работаешь в среду? – спрашиваю я. – Вечер долларов. Будет жарко.
– Я позвонила не для того, чтобы говорить о работе, – произносит Ханна. – Я хотела поговорить о тебе.
– Обо мне?
– О тебе.
– В смысле – обо мне? То есть… да, в каком смысле – обо мне? – удивляюсь я.