– Ты мне нравишься. Я хочу сходить на свидание или что-то вроде этого. С тобой, – говорит она. – И ты можешь снова сказать, что тебе нельзя, но имей в виду, что мне тоже нельзя, и нельзя спалиться перед моими родителями, и, конечно, ни хрена нельзя говорить брату.
Я в Джердне. Мой стол это вафельный рожок. Я мороженое. Мягкое персиковое мороженое.
– Джеральд? – окликает Ханна.
– Да.
– И имей в виду, что я сейчас не пытаюсь что-то кому-то доказать. То есть… ты давно мне нравишься, но я стеснялась что-то предпринимать, потому что… потому что ты Джеральд.
– Ого, – отвечаю я, – я и подумать не мог. – Я целую мучительную секунду отчаянно ищу, что бы сказать, и наконец говорю: – Я был бы рад сходить с тобой на свидание… Боже, звучит как бред умственно отсталого.
– Не говори так, – просит Ханна.
– Как?
– В свиданиях нет ничего умственно отсталого. И меня раздражает это выражение. Да, правило номер один: никогда не говори «умственно отсталый».
– Ага, – отвечаю я. – Я постоянно это слышу, и меня уже перестало раздражать. Но если уж мы придумываем правила, у меня тоже есть одно.
– Да, мы придумываем правила. Какое у тебя?
Я понятия не имею, какое правило выдвинуть, и выпаливаю:
– Никаких мюзиклов! Ненавижу мюзиклы! Ни фильмов, ни спектаклей, никаких мюзиклов! – говорю я. Это шутка, но она не смеется. Похоже, она волнуется. «Ты же не поверил, что ты ей правда нравишься? Наверняка она включила громкую связь и рядом с ней сидят ее друзья и хихикают в кулачки».
– Это легко, я тоже ненавижу мюзиклы, – отвечает Ханна. – И никаких ситкомов, пожалуйста. Ненавижу эту хрень.
– По рукам! – отвечаю я. Я кладу свою пострадавшую правую руку на лицо и ощупываю свою улыбку. Я очерчиваю ее указательным пальцем.
– Как тебя может не раздражать, когда тебя называют умственно отсталым? – спрашивает она. – В смысле, сам понимаешь. Да, наверняка каждого в твоем классе хоть раз так называли, но все равно.
То есть она уже в курсе, что я учусь в коррекционном классе. Отлично.
– Наверно, в том, что меня зовут Джеральд «Срун» Фауст, есть свои плюсы, – отвечаю я. – И потом, ты многого не знаешь.
– Значит, пора запланировать несколько долгих прогулок, чтобы все обсудить, – парирует она.
Я не знаю, что на это сказать. «Спорим, у тебя есть не больше недели, а потом ты все испортишь?» – говорит внутренний голос.
– Джеральд?
– Да?
– Ты ведь… ты ведь согласился не из жалости?
– Что значит – ты стеснялась, потому что я Джеральд? – спрашиваю я вместо ответа.
– Ну… ты же Джеральд. Ты знаменитый. Местная звезда. Совершенно несравнимая с любыми звездами реалити-шоу, снятых потом.
– Охренеть.
– Прости.
– Я не знаменитость, – отвечаю я. – Я печально известен. Это совсем другое.
– Не знаю. По-моему, ты знаменитость, – возражает она. – А уж я-то знаю. Я даже помню, как в газете вышла статья про вашу семью и мама сделала вырезку, чтобы я могла ее сохранить.
– Ты смотрела это дерьмо?
– Да, а ты разве нет?
– Ты не кажешься мне застенчивой, – замечаю я.
– Я очень застенчивая, пока не узнаешь меня поближе. Потом я просто Ханна, – она хихикает. – И Джеральд?
– Да?
– Завтра в школе… ты ведь по-прежнему… будешь со мной разговаривать? Ты ведь меня не разыгрываешь?
Я и не думал, что у других может быть такая же паранойя, как у меня. Особенно у Ханны. Она кажется очень уверенной к себе. Хотя, может, она потому и ходит к психологу, что у нее паранойя. Или у нее биполярное расстройство – то подъем, то упадок, как у Таши. Вот черт.
– В смысле? – спрашиваю я. – Конечно, в школе я буду нормально с тобой общаться. Мы друзья. Даже если со свиданиями ничего не получится, мы друзья.
Я произношу это таким тоном, как будто мы герои какого-нибудь фильма с Чарли Брауном. Как будто я Линус, а она девушка-Линус.
– Это так мило! – отвечает она. – Нереально, наверно, но мило. А теперь иди объясняй своем маме, что я не чокнутая. Когда я попросила позвать тебя, она, кажется, подумала, что я сталкер или чего похуже. Наверно, у вас их много. – Она хихикает, как будто это смешно, но когда-то у нас правда было много сталкеров.
– Ладно, – отвечаю я.
– Пойду посмотрю вчерашнюю серию «Тупых походников». Я ее записала. Уже не терпится узнать, кого выгнали. Пока, Джеральд.
– Пока.
«Правило номер три, – думаю я. – Никаких упоминаний реалити-шоу. Никогда».
Я минуту просто сижу и улыбаюсь. Потом я открываю дверь, чтобы пойти вернуть родителям трубку: мама стоит наверху лестницы.
– Кто это был? – спрашивает она.
– Просто девочка из школы, – отвечаю я.
– Мне она сказала то же самое. Но откуда у нее наш номер? Мы, вроде, договаривались давать людям только номера мобильных?
– Да, прости, похоже, я по ошибке дал ей домашний. Мы торопились, – оправдываюсь я.
– Торопились?
– Да. Мне нужно было помочь ей с линейными уравнениями, – вру я. – Был уже конец урока. Ну и, видимо, я случайно вспомнил домашний вместо мобильного.
Я прохожу через их спальную и ставлю трубку на место. Когда я иду обратно, мама стоит на прежнем месте.
– С линейными уравнениями? – переспрашивает она.
– Да. Сам удивился, – отвечаю я.
Потом захожу к себе и закрываю дверь. Я ложусь на кровать, закрываю глаза и переношусь обратно в Джердень, где я собираюсь рассказать Лизи, что у меня есть девушка. Я хочу играть номер на трапеции, где я ловлю ее, а я меня. Я хочу стать косяком, который она курит, чтобы мы наконец-то смогли обсудить все без слов, потому что я стану наркотическим веществом в ее мозгу. Я хочу мягкого персикового мороженого. Я хочу стать мягким персиковым мороженым.
– Я требую, – шепчу я, – чтобы меня превратили в мягкое персиковое мороженое.
========== 35. Эпизод второй, сцена 0, дубль 0 ==========
– Не смей слова сказать! – прошипела Таша мне на ухо. Ее колено упиралось точно в середку моей спины. Сын соседей, Майк, по-прежнему лежал голый в ее кровати и улыбался. – Мне исполнилось двенадцать, могу делать, что захочу, – продолжала Таша. – А ты все равно гей, так что вали отсюда, забейся в уголочек и мечтай о колбасках или о чем там мечтают маленькие умственно отсталые извращенцы. – Прежде чем я успел убежать, она схватила меня за воротник рубашки, так что пуговица врезалась мне в горло: – Скажешь им – убью.
Она наконец выпустила меня, я бросился к себе и запер за собой дверь. Через пять минут из моей комнаты стало слышно издаваемые ими звуки, и я прокрался вниз, где сидела с книгой Лизи. Это был тот единственный день, когда мама доверила Таше посидеть с нами, пока она тренировалась к выходным для соревнований по спортивной ходьбе, посвященных борьбе с раком, рассеянным склерозом и всем на свете. Она сказала, что вернется уже через полтора часа. Через пять минут после ее ухода в нашем доме оказался Майк: он жил через дверь. На той неделе ТелеТётя уехала и все камеры сняли. Идеальное время, чтобы Таша могла протащить через задний вход парня. Идеальное время, чтобы мама могла оставить ее за старшую. Теперь мы все прятались друг от друга.
– Что значит «гей»? – спросил я у Лизи. Она отложила книгу и вздохнула:
– Ты не гей, Таша просто говорит гадости.
– Но что это значит? – упорствовал я.
Мне было шесть, Лизи восемь. Таше исполнилось двенадцать через несколько дней после годовщины родителей и цыпленка пармеджано. Она потребовала устроить вечеринку с ночевкой и пригласила десять подруг, но пришла только одна. Лизи сказала, что, видимо, она и с подругами ведет себя как последнее дерьмо.
Лизи снова вздохнула:
– У слова «гей» есть два смысла. Вообще-то, им обозначают, когда мальчикам нравятся мальчики или девочкам – девочки. Но очень многие говорят его вместо слова «тупой».
– Значит, Таша просто назвала меня тупым? – уточнил я.
– Думаю, она говорит во всех смыслах. Меня она тоже так называет.
– Ясно, – вздохнул я.