Я пытаюсь найти в этом что-то веселое: разве не забавно, какие все вокруг тупые? Не я! А моя мама! И ее старшая дочь! Какая ирония, а?
Когда Ханна садится за наш обеденный столик, я продолжаю читать «Ромео и Джульетту» и как раз дохожу до строчки: «Читаю мою судьбу в несчастии моем». Я читаю дважды, а потом подглядываю на соседнюю страницу, где все написано нормальным языком, убеждаюсь, что понял правильно, и радостно смеюсь.
– Над чем смеешься?
Не могу же я сказать Ханне, что я просто радуюсь, что не умственно отсталый:
– Ни над чем. Просто Шекспир – забавный парень.
Она кивает и садится за столик:
– И правда. Читал уже «Сон в летнюю ночь»?
– Не-а.
– Уморительная книга.
Я вдруг снова чувствую себя тупым. Тупым быть очень просто. Здесь, в городе Тупоград, вообще никакого стресса. Если все ждут, что ты вырастешь тупым, то ты можешь спокойно повсюду срать или не читать «Сна в летнюю ночь», твоя жизнь так и так уже полный ноль.
– Джеральд? – окликает Ханна. Я смотрю на нее, не прекращая думать, насколько же удобнее быть тупым. – О боже, – вздыхает она, – иногда с тобой слишком сложно разговаривать.
– В смысле? – спрашиваю я, как будто обиделся, потому что мне не нравятся ее слова.
– Я сказала, что иногда с тобой сложно разговаривать, – повторяет она. – Потому что ты погружаешься в какой-то свой мир. – Она говорит, листая учебник, как будто не злится. Или правда не злится, не понимаю. – Ты всегда так делал, – добавляет она.
– В каком смысле? – переспрашиваю я. – В каком смысле – всегда? С прошлой недели, что ли?
– Нет, Джеральд, в смысле – с самого детства. Еще в шоу. Там ты тоже так делал.
Тут я понимаю, почему именно Джеральду Фаусту лучше ни с кем не встречаться. Очень сложно заводить отношения, когда все всё про тебя знают. И уже успели как следует поразмыслить над причинами твоих поступков. И все уже знают, с чем у тебя проблемы. И все знают тайны твоего прошлого. И все думают, что знают, как тебе помочь. Потому что все верят тому, что видят по телевизору. Потому что никто еще не понял, какая это все хрень.
– Ты ни хрена не знаешь о моем детстве, и ты не только нарушила третье правило, но и ни хрена не понимаешь, о чем говоришь, и сказала полную чушь.
Она смотрит на меня во все глаза. Кажется, она в шоке.
– Я требую извинений, – продолжаю я. Потом встаю и собираю вещи.
– Но это правда, Джеральд. Ты действительно все время уходил в свой мир, – настаивает Ханна. – И до сих пор уходишь.
– Ты вообще не знаешь, о чем говоришь, – взрываюсь я. – Ты просто чертова дура с промытым мозгом, как и они все, – говорю – ладно, бормочу под нос – я, проходя мимо нее к дверям кафетерия.
Я обедаю в коридоре перед кабинетом Флетчера, рядом едят Дейрдре и Дженни, разговаривая за едой о телешоу. Мама положила мне с собой свой коронный сэндвич с куриным салатом, и он совсем не такой вкусный, как на прошлой неделе. Наверно, потому что я начинаю понимать: она хочет, чтобы я не мог нормально учиться, и это все равно что желать мне жизни в инвалидной коляске… лишь бы Таша бегала быстрее всех. Нужно очень много порций идеального салата с курицей, чтобы я перестал это понимать.
========== 40. ==========
– Ты назвал меня безмозглой дурой! – возмущается Ханна. Она провожает меня до машины, хотя я не предлагал подвезти ее, и садится в машину, как раз когда я собираюсь предупредить, чтобы не садилась. Заметка на будущее: «Теперь буду запирать машину».
– Что молчишь? Назвал же?! – кричит она.
– Нет, – отвечаю я. Отлично, я обречен на холодную войну с визжащей как тормоза шестнадцатилетней девушкой. Как хорошо, что мы ввели правило номер пять. Как хорошо, что все не успело зайти слишком далеко. – И кстати, кто позволил тебе сесть в мою машину?
– Ты назвал меня безмозглой дурой! – повторяет она.
Я смотрю ей в глаза:
– Нет, не называл. Я сказал, что ты дура с промытыми мозгами, как и все остальные телезрители, которым кажется, что они знают Джеральда Фауста, а на самом деле они не знают о нем ни хрена. И нет, я не собираюсь извиняться. Ты сильно нарушила правило номер три. Ханна, использовать против меня что-то, что ты в детстве видела по телевизору, недопустимо.
Я открываю водительскую дверь, вылезаю, обхожу машину сзади и, как настоящий джентльмен, придерживаю ей пассажирскую дверь. Я стою так, пока она не выходит и не идет ловить автобус, потом снова обхожу машину и сажусь за руль. Тут я замечаю, что она серебристым маркером написала на приборной панели слово «МУДАК».
Я очень быстро доезжаю до работы. Бет крутится вокруг заполненной духовки для хот-догов:
– Вот и ночь Долларов. Мне нужно до открытия сделать четыреста штук. А во всем остальном даже конь не валялся.
Я пытаюсь представить себе, как она купается голышом и пьет пиво с друзьями, и не могу. Сегодня я вижу только морщины на ее лбу и беспокойство по поводу ночи Долларов. Телефон в моем кармане вибрирует, и мне не хочется даже доставать его: наверняка Ханна просто нашла еще один способ сказать, что я «МУДАК».
– Я займусь всем остальным, – предлагаю я. И берусь за дело. Наполняю контейнер со льдом, считаю наличные, ставлю на стойку приправы и достаю автомат с сырным соусом, который сегодня прольется на триллионы долларовых начос. Когда я со всем заканчиваю, Ханна уже десять минут считает наличные в первом окошке. Мы оба делаем вид, что не замечаем друг друга. Все идет прекрасно, пока Бет не просит ее подойти и помочь заворачивать хот-доги. Я уже тоже начал их заворачивать, так что мы молча стоим и заворачиваем хот-доги, я кидаю на нее презрительные взгляды, она отвечает тем же, и мы продолжаем не замечать друг друга. Через минуту Бет не выдерживает:
– Ни хрена себе у вас страсти. – Мы оба молчим. Они хихикает себе под нос и отвечает за нас: – Да, Бет, у нас страсти, потому что мы тинейджеры и не можем научиться друг с другом разговаривать.
– Эй! – возмущается Ханна. – Если я тинейджер, это не значит, что я тупая!
– Ага! – подключаюсь я.
– Тогда в чем проблема? – удивляется Бет.
Я развожу руками. Ханна отвечает:
– За обедом я попросила Джеральда перестать уходить в свой собственный мир, потому что в такие моменты с ним сложно общаться, а он психанул и назвал меня безмозглой дурой!
– Я не называл тебя безмозглой! Я сказал, что ты дура с промытыми мозгами, потому что ты поставила мне в вину какую-то хрень, которую тебе показали по телеку, когда нам было по пять лет. Иисусе! Поглядел бы я на тебя, если бы я вдруг раздобыл круглосуточные съемки твоей жизни, когда тебе было пять, и сказал бы что-то в духе: «Ханна, хватит быть истеричкой, ты с детства жуткая истеричка… помнишь, что ты сделала в пять лет?» – Я перевожу дыхание. – Слушай, если ты думаешь, что все так и было, ты ошибаешься. Так что судить меня по тому, что ты видела… или вообще на хрен говорить об этом совершенно, блин, неприемлемо.
– Но ты правда выпадаешь, – настаивает Ханна.
– Да, блин, и что? Понимаешь, всем иногда надо минутку собраться с мыслями. Да, я выпадаю. Ухожу в свой мир. Отгораживаюсь. Называй как хочешь. И что дальше? И какого хрена ты разводишь тут рассуждения? – взрываюсь я.
Ханна вздыхает. В ее глазах стоят слезы.
– Слушай, за обедом я просто хотела сказать, что иногда с тобой бывает тяжело общаться. И ты прекрасно доказал, что я права. Ладно, хочешь быть ребенком, дело твое. Мне плевать.
Она разворачивается и уходит к своем окошку, а мы с Бет продолжаем заворачивать хот-доги. Мой телефон вибрирует снова, и я понимаю, что это не может быть Ханна. Я прерываюсь, снимаю латексную перчатку и читаю сообщение. Джо-младший пишет: «Можешь говорить?» Это первое сообщение. Теперь пришло второе: «Чувак, говорить можешь?»