– Еще нет. Но думаю об этом, – признается он.
– Я бы тоже сбежал, но, боюсь, родители с ума сойдут, – вздыхаю я.
– Я умею не только чистить сраные автобусы и носиться как хомяк в колесе на побегушках, – жалуется он. – Как же уже не терпится найти какой-нибудь другой цирк и выступать уже самому!
– Ты ведь не клоун-стоматолог? – спрашиваю я.
– Не, – смеется он.
– А кто ты тогда?
Он секунду молчит, а потом отвечает:
– Дай почту, пришлю тебе ссылку. Дома глянешь, если хочешь.
– Круто, – отвечаю я. – Непременно гляну. – И даю ему почту.
– Иногда я не понимаю, зачем я живу, – признается он.
– То же самое. Только я еще не удалял зубы клоунам.
– Слушай, в жопу все!
– В жопу все.
Он вешает трубку. Не знаю, полегчало ли ему после разговора, но мне теперь хочется немедленно сбежать.
– Ну?
– Что – ну?
– Он убежал?
Я останавливаюсь и смотрю ей в лицо. Боже, какие шикарные веснушки!
– Чего тебе так приспичило сбежать? – спрашиваю я.
– Ну вот приспичило, – разводит руками она.
– Твой папа скоро подъедет? – спрашиваю я. – Я пойду к гаражу, – я указываю на гараж. – Лучше стой тут.
Она опускает глаза:
– Я сказала, что меня подвезут.
Она смотрит на меня и кривит рот влево, как будто жует щеку.
– Что тебя подвезет мудак, – поправляю я.
– Ага, – отвечает она, – меня подвезет мудак.
Я не улыбаюсь. Меня одолевают мысли. Безумные мысли. Блин, с одной стороны, мне хочется страстно поцеловать ее, как в кино, и лишить ее остатков воли своей всеобъемлющей заботой. С другой стороны, она слишком похожа на Ташу. Мало того что она девушка, она написала «МУДАК» на моей приборной панели. И не извинилась. Значит, если я снова пущу ее в машину и подвезу до дома, я буду как мама с папой, так и не наказавшие Ташу за то, что она написала «МУДАК» поверх всей моей жизни.
– Слушай, прости, пожалуйста, – произносит она. – Обещаю, завтра все отмою. Я просто страшно разозлилась.
– Необязательно было творить ненормальная хрень, – замечаю я. Она поднимает ладонь:
– Не называй меня ненормальной!
– Я не говорил, что ты чокнулась. Я сказал только, что писать на моей машине – ненормально, – объясняю я. – Хотя в субботу вечером, пока я тебя не подобрал, ты направлялась к Эшли сквозь приют убийц и наркоманов и тебе было плевать, так что, может, ты и правда ненормальная. Я пока не понял.
Мы стоим и разговариваем – видимо, потому, что я так и не обещал подвезти ее. Я направляюсь к гаражу и жестом сообщаю ей, чтобы шла со мной. Дует сильный ветер. Я застегиваюсь по горло, она поплотнее заматывает шарф вокруг подбородка. Потом она кладет ладонь в мою, и мы идем дальше, ладонь в ладони, с руками в карманах.
Когда мы залезаем в машину, я завожу двигатель и включаю обогреватель, она нарушает молчание:
– Слушай, ну она же еще не прогрелась. Зачем тебе струя холодного воздуха?
Я выключаю поддув и тру ладонь о ладонь, чтобы согреться. И не могу оторвать глаз от надписи на приборной панели. Я пытаюсь что-то сказать, но на языке вертится только правда: я действительно чувствую себя мудаком. Я вздыхаю.
– Это было пафосно, – замечает Ханна.
– Что?
– Этот твой громкий вздох.
– Слушай, ты сидишь рядом с надписью «МУДАК», которую ты сама сделала на моей машине, а пафосный теперь я? Ну правда. А еще ты любишь ходить туда, где тебя зарежут, – не выдерживаю я. – Горшок над котлом смеется, а оба черны.
– Это уже расизм, – отвечает Ханна.
– Никакого расизма.
– Еще какой.
– Ладно, значит снег над облаком смеется, а оба белы, так лучше?
Включается подогрев, я прибавляю мощности, и мы подносим к нему ладони, чтобы согреться.
– Слушай, – продолжаю я, – общаться с тобой тоже не слишком легко.
– Правда что ли?
– Да. Правда. Могла бы меньше цепляться.
– Я хотя бы не ухожу в свой мир, в отличие от некоторых. Это просто странно, – говорит она. – А я хочу, чтобы мы были хорошей парой. – Я трогаюсь с места и еду к выходу. – Разве ты не хочешь, чтобы мы были хорошей парой?
Вместо ответа я указываю на надпись «МУДАК». Но я улыбаюсь, и она легонько хлопает меня по руке:
– Я обещаю, что отчищу все завтра утром, когда мы поедем в школу. У меня есть прекрасное чистящее средство.
– Завтра утром? Значит, в хорошей паре парень должен быть личным шофером девушки? – уточняю я, не переставая улыбаться.
– Ага. А еще я обещаю никогда больше не нарушать правило номер три. Если ты сам не захочешь об этом поговорить. Потому что однажды ты точно захочешь, это ведь сильно поломало тебе жизнь.
– Да, поломало, – соглашаюсь я. – Но я уже потихоньку оправляюсь.
– Отлично, – говорит Ханна. – Потому что меня с каждым днем у моих чокнутых родителей корежит все сильнее, а в машине этого мудака скоро кончится место для негатива.
Я смеюсь, она тоже, и я больше не чувствую себя мудаком. До тех пор, пока не остаюсь один. Потом я еду домой и все время чувствую себя мудаком. Если задуматься, чем ближе остается до дома, тем сильнее ощущение, как будто с приближением мамы и сестры я потихоньку становлюсь тем, кого они хотят видеть на моем месте. «В жопу все, Джеральд».
Дома я открываю письмо Джо-младшего и перехожу по ссылке на видео. Оно называется «Офигенный номер на батуте». В описании стоит: «Два акробата на батуте, Мухосранск, штат Флорида». Я смотрю, как Джо делает на батуте прыжки, перевороты и всякие крутые штуки вместе с другим парнем в таком же костюме. Должно быть, это его брат, потому что они похожи. Номер идет две минуты и отлично отрепетирован. Видео снято в огромном пустом сарае без единого кресла или зрителя, но парни нарядились в костюмы и после каждого удачного движения кланяются, как будто на них смотрят зрители. Это вся моя жизнь – кланяться, как будто у меня есть зрители. Я до сих пор не могу спокойно поковырять в носу у меня в спальне, хотя телевизионщики залатали последнюю дырку в стене под камеру десять лет назад.
========== 42. ==========
Утром пятницы я сижу в Джердне в кабинете Белоснежки, специалиста по профориентации.
– Я хочу учиться по общей программе, – говорю я.
Беонежка-профориентатор, похоже, озабочена.
– Конечно, мистер Флетчер классный, – поясняю я и кошусь на него: он сидит справа от меня. – Но мне незачем учиться в коррекционном классе. Тут долгая история. Просто… виновато мое прошлое, и реакция родителей, и все на свете. Но вот тут у меня все в порядке, – я стучу пальцем по лбу. – И я хочу учиться в колледже.
– У тебя не слишком хорошие оценки. И ты сам знаешь, что у тебя с дисциплиной, о ней я даже говорить не буду.
Белоснежка пытается притвориться строгим психологом и изо всех сил держит лицо.
– Но мне ведь это по силам! Я могу учиться в колледже?
– Джеральд, мы сделаем, что можем, – говорит она. – Не теряй своего настроя, не влезай в неприятности, и все будет возможно.
Я киваю, потому что мой внутренний режиссер сказал кивнуть. Вот от такой сцены по телевизору я бы не отказался. Парень работает над собой. Парень берет сандвич с дерьмом и превращает его в полноценный обед. Парень звонит себе через гарнитуру и говорит: «Чувак, ты выше этого. Почему ты позволил им это с собой сделать?» Парень встречает девушку. Она пишет на приборной панели его машины слово «МУДАК» и на следующее утро отчищает надпись волшебным чистящим средством из помойки. Парень понимает, что жизнь прекрасна. Вот такие реалити-шоу надо снимать. Вот только никто не будет это смотреть, потому что никому не нужно шоу, где нормальные люди делают нормальные вещи. Истории с хорошим концом никого не интересуют. Все хотят жрать сандвичи с дерьмом или смотреть, как другие их едят, приправлять сандвичи редкими жуками, тухлыми яйцами, дизельным топливом и всем тем, что придумает режиссер, лишь бы они подольше не нажимали на пульт и не мотали каналы. Все – но не я. Спасибо, я уже наелся сандвичей с дерьмом.