Внизу на кухонном столе лежит открытка в синем конверте, и на ней написано: «Джеральду». Рядом лежит мой обед. Мама куда-то ушла, из подвала не слышно звуков размножения грызунов, а папа ушел в шесть: он как раз выходил, когда я проснулся. Я беру открытку и обед и засовываю в рюкзак. «С днем рождения, Джеральд».
Теперь, когда я отвожу Ханну в школу, мое утро начинается раньше и пахнет ягодами. Нужно быть в школе к восьми, но я забираю ее в четверть восьмого, чтобы провести немного времени вдвоем. Она стоит у самого конца подъездной дороги, и мы едем задворками.
– С днем рождения! – говорит она.
– Спасибо. Что подаришь?
– Мне нравится твоя рубашка.
– Спасибо.
С тех пор, как я отвожу Ханну в школу, мое утро начинается раньше и пахнет ягодами. Занятия начинаются в восемь, но я заезжаю за ней в 7:15, чтобы у нас было немножко времени наедине. Она встречает меня в конце подъездной дороги, и мы едем кружными путями.
– С днем рождения! – говорит она.
– Спасибо, – отвечаю я. – Что подаришь?
– Классная рубашка.
– Спасибо. Купил на выходных в торговом центре.
– Смотрится сексуально.
– Хватит! – умоляю я.
– Точно. Теперь вспомнила, есть же пятое правило.
С этими словами она кладет ладонь мне на ногу. У самого колена, но я все равно завожусь. Она начала так делать через два дня после того, как отмыла надпись «МУДАК».
– Знаешь, что мне в тебе нравится? – спрашивает Ханна. Я не отвечаю. – Ты загадка, Джеральд. Большую часть времени я понятия не имею, о чем ты думаешь, не знаю даже, когда ты здесь, а когда нет.
– Я здесь, – отвечаю я. – Я за рулем.
– Но мне нравится твоя загадочность, – продолжает Ханна. – Вот, например… я дочь мусорщика, все это знают и меня легко узнают. При виде меня люди думают о мусоре. Им незачем заговаривать со мной, если, конечно, они не разбили машину и не ищут пассажирскую дверь он «хонды» 2001 года, понимаешь?
Я тихонько хмыкаю: она как будто забыла, что я Срун Джеральд. При виде меня люди думают о дерьме.
– Вот видишь, и снова. Ты сейчас о чем-то подумал, но не сказа этого вслух. Человек-загадка.
– Я просто веду машину. Нам надо в школу, не забывай.
– Давай прогуляем!
– Школу?
– И работу тоже. Фиг ли нет? Давай на день куда-нибудь исчезнем и займемся чем-нибудь крутым.
– Например:
– Не знаю. Махнем в Филадельфию? Всего два часа ехать. Мы можем погулять под руку, глянуть какой-нибудь артхаусный фильм… Купить на улице хот-догов.
– Звучит заманчиво, – признаюсь я. Потом вспоминаю совет психолога Белоснежки из Джердня. – Но мне правда нужно в школу.
– Теряешь свою загадочность.
– Сейчас мне нужно сосредоточиться на учебе.
– Ничего менее сексуального в жизни не слышала!
Я вздыхаю:
– Можно вопрос?
– Ну?
– Почему тебе так приспичило отсюда сбежать? Я понимаю, что ты дочь мусорщика и все дела, но что в этом такого?
– Что такого? – повторяет она. – Слушай, я настоящая Золушка. Я готовлю. Я убираю. Я стираю. Я выскребаю сраную плесень между плитками в душе. Я все время убираю какое-нибудь дерьмо. Их дерьмо. Мне в буквальном смысле приходилось убирать их дерьмо. Это отвратительно. – Она отчаянно жестикулирует. – До кучи, я еще работаю, и мне приходится терпеть чокнутых фанатов хоккея, а еще я учусь с кучей придурков. Ну серьезно, зачем мне такая жизнь?
– Прости.
– Да ладно. Просто хреновый период в жизни. Когда Рональд вернется, станет лучше. – Рональд – это ее брат. Который в Афганистане.
– Чем лучше? – спрашиваю я.
– Ну, если, конечно, он вернется е ногами вперед, мама может снова оторвать задницу от дивана. Это уже кое-что.
Остаток дороги до школы мы молчим. Это уютное праздничное молчание. Любование видом из окна. Попытки не думать о боли в, возможно, неделю как сломанных ребрах. Когда мы въезжаем на парковку и паркуемся на моем месте, она расстегивает рюкзак и достает оттуда маленькую, красиво упакованную коробочку размером с CD-диск и маленькую открытку.
– Откроешь, когда я уйду, – командует она, застегивает рюкзак, выходит из машины и идет в школу.
Первым я открываю подарок. Это CD-диск с очень крутой обложкой, на которой написано: «Песни, которые напоминают мне о Джеральде – Дочь Мусорщика». Сейчас у меня явно не хватит времени все послушать, поэтому я кладу диск в отделение для перчаток и берусь за открытку. Ее крошечные безупречные буковки – она, наверно, много лет пишет в той книжечке – покрывают всю внутреннюю сторону открытки, и я понимаю, что прочесть ее тоже не успеваю. Но, закрывая открытку, я зацепляюсь глазом за несколько слов. Они стоят в правом нижнем углу. Что-то в них кажется мне знакомым. Я разбираю их даже ее крошечными безупречными буковками. Потом я закрываю открытку и кладу ее к диску.
За обедом она, похоже, смущается:
– Привет.
– Привет.
Мы раскладываемся вокруг столика, и она высыпает на стол свой мешок с едой. Два батончика «Кит-кат», кучка арахиса в скорлупе, леденец и палочка вяленого мяса. Я высыпаю свой и тут же сгораю со стыда. Мама завернула всю еду в подарочную оберточную бумагу. Еще она перевязала сандвич ленточкой с бабочкой, и вместо сандвича у меня сегодня ролл, то есть он вдвое больше обычного.
– Прелесть! – восхищается Ханна.
Мы вместе разворачиваем мой обед. Я только головой качаю: вот что мама делала сегодня утром. Она заворачивала мне еду – хотя могла бы пойти к психологу, выгнать Ташу или прочесть статью о том, как вылезти из того, что она сделала со своей жизнью. Она могла бы, как Ханна, написать на открытке: «Я тебя люблю». Вместо этого она написала: «Кто тебя любит, детка?» Если бы это было электронным письмом, я бы нажал «Ответить» и написал бы: «Не знаю. А кто?»
– Ты читал мою открытку? – спрашивает Ханна, жуя половинку моего сандвича с куриным салатом.
– Не успел, – вру я. – Думал прочесть попозже… перед работой.
– Хорошо.
– Но все равно спасибо. Это было очень мило.
Она достает свою книжечку и что-то пишет в ней; волосы падают ей на лицо, и она не видит моей улыбки.
– Но я успел посмотреть диск. Обалденная обложка. Сама делала?
– Сама.
– Просто обалденно, – говорю я, не переставая думать о словах в открытке. «Джеральд, она не может тебя любить. Ты не достоин любви, и сам прекрасно это знаешь. Она скоро тоже узнает».
– Спасибо. Королева Помойки любит комплименты. – Она по-прежнему пишет, сгорбившись.
– То есть я могу сказать Королеве Помойки, что она красивая, и она не прибьет меня ржавым бампером или куском комбайна?
Она поднимает голову, не убирая пряди с глаз:
– Нет, бампером она тебя не прибьет.
– Отлично, спасибо, – говорю я.
Она еще секунду смотрит на меня, потом продолжает писать. На ней очки – в них нулевые диоптрии, потому что у нее нормальное зрение. Она начала носить их на работу, потому что якобы так к ней лучше относятся. Так она сказала в субботу. Тогда я не поверил, но теперь она показывает мне диаграмму:
– Видишь? – спрашивает она, открывая свою книжку. – В среднем, без очков мне хамит на тридцать один процент больше народу.
– Так вот что ты там пишешь? – спрашиваю я. Она убирает книжечку в карман:
– Да, и много всякого другого.
Я ухожу с обеда пораньше: хочу застать Флетчера одного и спросить, что он думает о моих шансах начать учиться по общей программе и попробовать поступить в колледж. Я не признаюсь в этом Ханне, вместо этого я говорю, что мне надо в туалет:
– Пойду завалюсь в ванную.