Следующее, что я осознаю – Ханна будит меня и спрашивает, что я буду на обед.
– За мой счет, – говорит Нейтан. – У меня скидка в китайском ресторане.
– Я не голоден, – говорю я. Я поспал и не голоден. Я зеваю.
– Захочет – возьмет у меня, – решает Ханна.
Через полчаса мы все сидим за кухонным столом и едим китайскую еду. Нейтан рассказывает, что работает водителем на местной фирме, продающей бытовую технику. Эшли спрашивает Ханну, как ей работа в РЕС-центре.
– Нормально, – отвечает Ханна. – Теперь хоть босс классная.
– Ты ведь тоже там работаешь? – спрашивает Эшли.
Я все еще хочу спать, и после сна у меня крутит живот.
– Хочешь яичный рулет? – спрашивает меня Нейтан.
– Нет, спасибо.
Он предлагает рулет Ханне, и та съедает его в три укуса.
Я слушаю, как они обсуждают какую-то новость по телевизору о том, как кого-то исключили из одиннадцатого класса за угрозу взорвать школу. Нейтан спорит с Эшли насчет какой-то части истории, а Ханна встает на ее сторону. Они спорят со смехом. Здесь спокойно – как будто девяносто девять рыбок научили людей сосуществовать в одном аквариуме, не устраивая сцен. Они просто плавают, едят и живут. Возможно, когда я был маленьким, в доме Фаустов надо было тоже поставить аквариум. Может быть, тогда все было бы лучше. И кстати, в аквариум довольно сложно насрать. Я смотрю на самый большой аквариум и пытаюсь представить, удалось бы маленькому Джеральду или нет. Вряд ли.
– Джеральд?
Я поднимаю голову и вижу не Эшли, Нейтана и Ханну. Рядом сидят Белоснежка, Дональд Дак и Золушка. Мне это не нравится, и я переспрашиваю:
– Да?
– Что скажешь? Как по-твоему, нужно ли после такого позволять человеку учиться дальше?
Я во все глаза смотрю на задавшую вопрос Эшли, но вижу Белоснежку, и на ее плече сидит сраная синяя птица.
– Джеральд не смотрит телевизора, – произносит Золушка.
– И правильно, – замечает Дональд Дак, поднимая крыло, чтобы дать мне пять. – От этого дерьма только тупеешь.
Я даю ему пять и чувствую под пальцами перья. Я опускаю руку под стол и щиплю себя за ногу, но даже боль не помогает мне выбраться из Джердня.
Золушка говорит:
– Слушайте, она же только сообщила об угрозе бомбежки. Она же не принесла в школу настоящую бомбу! Хотя, по-моему, она имела полное право там все взорвать. С ней там хреново обращались.
– Это не повод пугать людей, – возражает Дональд Дак.
– И что теперь, пугать людей – преступление? – спрашивает Белоснежка.
– Ну… да, – отвечает Дональд. – Ложная тревога о бомбежке незаконна.
Я щиплю ногу сильнее. Моргаю. Вдыхаю и выдыхаю. Стучу ногой по полу. Сжимаю кулак, впиваясь пальцами в ладонь. За столом по-прежнему сидят Белоснежка, Дональд и Золушка. Тогда я спрашиваю, где тут ванная, запираюсь и изучаю свое отражение в зеркале. Я не персонаж Уолта Диснея. Я Джеральд. Я Джеральд, и никогда не стану никем другим.
Я плещу водой в лицо, смываю воду в унитазе и снова смотрю в зеркало. На этот раз мне не хочется себя бить. Здесь жестокость кажется совсем неуместной.
Вернувшись в комнату, я с радостью вижу, что со стола убирают Ханна, Нейтан и Эшли. Никаких перепончатых желтых лапок и громоздких бальных платьев.
– Хочешь доесть? – спрашивает Нейтан, протягивая мне ло мейн.
Я благодарю его, сажусь и ем вилкой из белой коробки. Все радостно обсуждают, как будут смотреть «Челюсти» – видимо, у них традиция смотреть «Челюсти» по пятницам.
Ханна пробирается к креслу и огромного аквариума с соленой водой и касается пальцем стекла, к которому прилепилась морская звезда. Я сажусь рядом, на подлокотнике.
– У него есть имя? – спрашиваю я.
– Это не он, а оно. Морские звезды гермафродиты. – Глядя на мое непонимающее лицо, Ханна добавляет: – Они вырабатывают и сперму, и яйца.
– Я знаю, что такое гермафродит. Зовут-то его как? – повторяю я.
– Ой, прости. Я зову его Сэл. Ну, понимаешь, возможно, это уменьшительное от Салли.
– Понял.
Мы любуемся Сэлом, и Ханна рассказывает мне, как зовут других рыбок. Гарри, Сэди, Кингсли, Боб и большая спинороговая рыба-клоун по имени Бозо.
– Они вселяют надежду, – говорит Ханна. – На то, что однажды мы будем свободны.
Я не понимаю, как рыбки в стеклянной аквариуме на двести галлонов могут давать мне надежду. Мне кажется, Гарри, Сэди, Боб и Бозо были бы свободны, если бы плавали в родном океане. Я не говорю этого вслух. Вслух я повторяю:
– Свободны?
– Смотри, у них есть свой дом. У них есть работа. У них есть все, что душа пожелает. Летом они ездят отдыхать в Вайлдвуд. Просто… просто море надежды.
– А, я думал, мы о рыбках.
– Ясно.
– Но да, думаю, в меня они тоже вселяют надежду. Они такие милые! – соглашаюсь я. – Они всегда такие?
– Ага.
– Я к такому не привык, – признаюсь я. – Ну, я в машине рассказывал.
Ханна минуту молча смотрит на рыбок и думает:
– Вот блин! – говорит она наконец. – Когда я стала объяснять про гермафродитов, я вела себя как твоя мама?
Я смеюсь. По-настоящему – специально проверяю. Ханна тоже хихикает.
– Моя мама, наверно, даже не знает, что такое гермафродит, – отвечаю я. – Если об этом не написано в каком-нибудь модном журнале.
– Ребят, пропустите начало! – зовет Эшли. – Нельзя прийти сюда в пятницу и не посмотреть «Челюсти». Даже тебе, королева рыбок. Идите к нам.
Мы с Ханной садимся отдельно. Она сидит так, чтобы видеть одновременно телевизор и аквариумы. Я сижу на диване, где спал. Посередине фильма – на том моменте, когда акула начинает гнаться за лодкой Квинта, – Нейтан идет на кухню и приносит всем пива, и мы сидим, очарованные, до самого конца. Когда по экрану бегут титры, Ханна говорит:
– Я хочу быть ихтиологом.
– О да, детка! – отвечает Нейтан. – Попробуй. Из тебя получится крутой ихтиолог.
Эшли кивает. Никакого снисходительного хмыканья, никто не говорит: «Ихтиолог? Ну-ну». Я вдруг понимаю, что мир, на самом деле, огромен. Я ничего не знаю, кроме своей тупой семьи, тупого дома, тупой школы и тупой работы. Но мир огромен… и большая часть его находится под водой.
========== 48. ==========
Высаживая Ханну у подъезда к их участку, я признаюсь, что мои родители уехали до завтра.
– Как ты думаешь, мне можно поехать с тобой?
– Не знаю, – отвечаю я. – Вряд ли.
«Я требую нарушить правило номер пять. Я требую поцелуй. Сегодня. Прямо сейчас».
Я наклоняюсь к ней и целую ее в губы, она размыкает мне рот языком и мы нарушаем пятое правило. Десять минут подряд.
Я не могу выразить, как думаю о ней, пока еду домой, но это довольно жаркие мысли. А потом я размякаю изнутри. Как будто внутри у меня нуга и крем-карамель. Мне хочется рассказать кому-то: «Я только что нарушил пятое правило. Я счастлив. Кажется, у меня по-настоящему есть девушка». Но мне некому рассказать. У меня нет друзей. Джо-младший подумает, что впервые поцеловать девушку в семнадцать – это позор. Бет мне не друг, а начальница. В коррекционном классе всем будет плевать или кто-то скажет какую-нибудь гадость. Дейрдре заставит меня стыдиться, потому что она, возможно, никогда в жизни не нарушит пятого правила. Во всем мире есть всего один человек, которому мне отчаянно хочется немедленно позвонить, но она уехала в Шотландию, бросила меня одного во всем этом дерьме и с тех пор не выходила на связь. Моя нуга застывает. Крем-карамель хрустит на зубах. Почему я вдруг разозлился на Лизи? Зачем? Она просто сдержала свое слово. Она просто сделала то, о чем столько времени говорила. Она сбежала. Как будто у меня нет телефона. Как будто я не могу набрать ее номер. Если бы я захотел, я бы уже сто раз ей позвонил. Я не звонил ни разу, потому что… почему? Потому что думал, что справлюсь один. «Я требую прекратить справляться в одиночку».