После душа я сажусь за стол, а мама ставит передо мной завтрак. Яичница, жареные ломтики индейки и стакан воды. На столе стоит новая ваза, напоминающая мне о ТелеТёте. Думаю, я наложил на этот стол раз десять. Может, больше.
– Хорошо потренировался? – спрашивает мама.
– Ага. Набрал хорошую скорость у пневмогруши. Шикарная вещь.
– Рада за тебя, – отвечает мама. Искренне.
– Ага.
– Рада, что ты нашел этот зал, – добавляет она. – Я даже не знала, что он там есть.
Мама кладет вилку на край тарелки и съедает горсть каких-то подозрительных таблеток – витаминов, пищевых добавок и что там еще хронические спортивные ходоки едят, чтобы не раствориться в воздухе. Думаю, не ошибусь, если скажу, что при росте в сто шестьдесят сантиметров мама наверняка весит меньше сорока пяти килограмм.
– Я пойду закуплю кое-чего к Рождеству, – сообщает мама. – Папа вернется к четырем. Покажешься к ужину?
Когда я открываю рот, чтобы ответить, из подвала раздаются ритмичные звуки: «Ба-бам, ба-бум! Ба-бам, ба-бум!» Мама на автомате встает, включает на полную воду в мойке, загружает посудомоечную машину и запускает ее, хотя она не загружена даже наполовину.
– Не-а, сегодня двойная смена. Вернусь только после хоккея. Наверно, в десять. Там и пообедаю. – Я смотрю на часы. Десять-тридцать. К одиннадцати мне нужно быть в РЕС-центре. – Блин, мне пора идти.
Если бы я несколько лет назад так небрежно обронил при маме «блин», она бы меня отчитала. Сейчас она, наверно, даже не расслышала за шумом машины и «ба-бам, ба-бум».
– Оставь тарелку, я помою, – отвечает мама. – Хорошего дня.
– Спасибо, тебе тоже.
Как мило. Как много добра принесла нам няня! Одиннадцать лет назад мама отмывала этот самый стол от моего дерьма. Теперь она предлагает помыть мою тарелку, чтобы я успел на работу. Какие мы все вежливые и заботливые! Какое «пи-иемлемое» поведение!
========== 5. ==========
Есть одна девочка. Она обычно работает в первом окошке, и мне это нравится, потому что я работаю в седьмом, это далеко и мне не приходится в суете протискиваться мимо нее в поисках детских наборов или сладкого. Нам за пятой стойкой приходится много протискиваться друг мимо друга, потому что кассы находятся всего в метре с чем-то от столов с горячим, куда повара выставляют всю еду, которую мы должны подавать.
А этим утром она работает в четвертом окошке, потому что половина киоска не работает, и мне приходится протиснуться мимо нее дважды. От нее приятно хорошо пахнет, ее волосы мягкие н вид. Я знаю… о чем-то таком я и буду думать, когда меня однажды закроют. Девушка работает здесь всего несколько недель. Такие же смены, как у меня, но не всегда в нашем киоске.
Она часто куда-то пропадает, а на перерывах я замечаю ее в уголке курильщиков: она сидит и пишет что-то в книжечке, которая лежит у нее в кармане. Иногда она посматривает на меня. Дважды она заметила, как я смотрю на нее, но я смотрел на нее гораздо больше, потому что в ней что-то есть. В ее прическе. В том, что она ходит на работу в берцах, хотя Бет ей запрещает. В том, как она пишет в своей книжечке.
Она красивая – не в том смысле, в каком красива старлетка-няня, до абсурда следящая за внешним видом. Она вообще не следит за собой, становясь от этого только красивее. Будь я обычным парнем, я бы, наверно, позвал ее на свидание. Но Роджер, мой психолог, говорит, что ярость и отношения не очень хорошо сочетаются. Он объяснил, что девушки могут довести до исступления. Они всегда хотят слишком много знать. «Джеральд, в отношениях ты начинаешь верить, что чего-то заслуживаешь. Как следствие, ты начинаешь кого-то осуждать. Девушки тоже думают, что ты что-то им должен. Четких правил никто не знает. А у тебя только-только начало все налаживаться».
Утром в РЕС-центре выступает какая-то группа с песенками для детей. Когда мы открываем двери и внутрь вливается толпа детишек, хорошо продаются только крендели, бутылки с водой и иногда пачка-другая красной лакрицы. Большинство родителей прилично одеты и заставляют детей благодарить продавцов. Вот пример:
– Что надо сказать доброму дяде? – спрашивают они.
– Спасибо, – произносит ребенок, когда я выдаю ему доллар сдачи.
– Скажи это повежливее, Джордан, – продолжает мама.
– Спасибо, – повторяет ребенок тем же тоном, что и в прошлый раз. Я даю ребенку крендель, а он презрительно смотрит на меня, потому что считает, что я взрослый низшего сорта – все остальные нашли бы работу получше, чем подавать еду в РЕС-центре.
Я ненавижу таких родителей. Их так заботит, что как выглядит. Мне все время хочется сказать, как же им повезло, что их дети не делают кучки на их любимых диванах. Или в их «BMW».
Когда давка перед шоу рассасывается, я мельком вижу, что происходит на арене. Четыре парня в разных костюмах – ковбой, инженер-железнодорожник, бизнесмен и шеф-повар – играют песни, состоящие из одних и тех же повторяющихся аккордов. Шеф-повар отвечает за ударную секцию – молотит приборами по кастрюлям. Ковбой периодически сбивается с мелодии и разражается сольными риффами из кантри, пока остальные закатывают глаза. После этого он седлает гитару и скачет на ней по сцене. Дети в полном восторге и требуют еще. Он их пронзительного визга у меня трещат уши.
– Это ненормально, – произносит она – девушка из первого окна. – Как кому-то может быть смешно?
– Совершенно согласен, – отвечаю я и отхожу, потому что перед ней невозможно устоять, а я пытаюсь как-то справиться.
Я наполняю холодильник бутылками воды и диетической газировки. Я захожу в туалет и на выходе мою руки так тщательно, как положено каждому работнику по инструкции. Когда я выхожу из туалета, ее нигде не видать. Небось, как раз записывает в своей книжечке что-нибудь про меня. Про то, как она попыталась заговорить со Сруном, а он просто ушел.
========== 6. ==========
– Джеральд? – Бет, моя управляющая. Я поднимаю взгляд. – Джеральд, ты пять минут стоял и смотрел в пространство.
Я перевожу взгляд на часы. Я вижу, как хорошо одетые родители ведут бьющих энтузиазмом детей к сувенирным киоскам за костюмами ковбоев, инженеров, бизнесменов или шеф-поваров, воздушными змеями, кружками и футболками. Мы закрылись, чтобы подсчитать выручку и обновить меню перед нашествием фанатов хоккея. Я уже подсчитал выручку. Я этого не помню, но она подсчитана. Похоже, Бет беспокоится. Настолько, насколько она вообще может беспокоиться: она уравновешенная, как плывущее по реке бревно. И все же сейчас она явно обеспокоена.
– Простите, – отвечаю я.
– Если хочешь, можешь отдохнуть, – предлагает Бет. – Ты работал с самого открытия. Ты сегодня вообще обедал?
Жаль, что Бет не моя мама. Она уж точно не позволила бы Таше жить в подвале и приглашать ночевать своего крысоподобного парня.
– Если хочешь, у меня осталось немного цыпленка и картошки, – добавляет она, указывая на стоящий под инфракрасной лампой узкий поднос из нержавеющей стали, на котором лежит непроданный фастфуд. Я тянусь за едой одновременно с девушкой из первого окошка, и мы соприкасаемся запястьями. Я смотрю на нее и улыбаюсь. Девушка улыбается в ответ и убирает руку, уступая мне очередь. Я делаю то же самое. Бет вмешивается и набирает нам обоим по тарелке наггетсов с картошкой, и мы благодарим ее.
Потом я возвращаюсь поесть в седьмое окошко, а девушка из первого окошка уходит туда, где едят все остальные, – к раковинам у первого окошка. Я возвращаюсь в другой свой день – тот, который я проживал в своей голове, когда меня окликнула Бет. Туда, где нет триггеров. Я придумал это место, когда был маленьким, – спасибо ТелеТёте. Я называю его Джердень. Как «тень» и «лень». Это мой собственный дополнительный день недели, о котором никто больше не знает. Я проживаю его маленькими кусочками обычных дней – понедельника, среды, четверга… Когда обычным людям, у которых семь дней в неделе, может показаться, что я зависаю или «улетел в страну пони и радуг», как говорил мой тупой учитель в третьем классе, я на самом деле проживаю еще один день, которого у них нет. Хороший день. Джердни всегда хорошие. Повторю: Джердни всегда хорошие. Почтовое обозначение – ДД: «Джердень», или «добрый день», или что угодно на ваш вкус, лишь бы это было так хорошо, чтобы ничего плохого не осталось. Индекс Джердня – «…..». И если я проживаю один Джердень каждую неделю ЗЛ 00000 или НЧ ?????, значит, я живу дольше, чем все остальные. Это пятьдесят два лишних дня в году, и они постепенно копятся. Объясню поподробнее. Обычный шестнадцатилетний (почти семнадцатилетний) парень к моему возрасту прожил бы 6191 день. Я, Джеральд «Срун» Фауст, прожил 6815 дней. Это на шестьсот двадцать четыре дня дольше, чем у других почти-семнадцатилетних парней. Технически, если считать по дням, мне почти девятнадцать.