– Джеральд, это кровь, – произносит Белоснежка. – Надо припарковаться у обочины и убедиться, что ты не пострадал.
– Я не знаю, где я, – отвечаю я.
– Ты рядом с торговым центром. Тут есть парковка.
Белоснежка часто улыбается. Похоже, ей нравится жить в волшебной сказке. Похоже, ей нравится хлопотать по дому, полному мелких неряшливых гномов.
– Чего ты уже не научишь мелких засранцев делать все самим? – спрашиваю я. – Они должны уметь сами о себе позаботиться.
Белоснежка меня не понимает.
– Здесь налево, Джеральд. Включи поворотник и вставай в ряд.
Я включаю поворотник и встаю в ряд на поворот. Дорога сделана из сливочной карамели. Я хочу включить ручной тормоз, выйти из машины и вылизать дорогу.
– Зеленый свет. Джеральд, поворачивай.
Я поворачиваю и попадаю на огромную пустую парковку. Торговый центр давным-давно закрылся, и в этот час тут ездят только фургончики охраны. Я все еще вижу мороженое и Белоснежку. Она включает освещение, и я смотрю в зеркало заднего вида. У меня маленький порез на брови. Белоснежка достает из отделения для перчаток аптечку первой помощи, и я открываю ее.
– Тебе потребуется лейкопластырь, Джеральд, – произносит она.
– Повтори, – прошу я.
– Я сказала, тебе потъе-ебуется лейкопласти-и, Джеральд.
Я достаю пластырь и наклеиваю на порез. Крови не так уж много. Я разглядываю свое отражение и вижу, что из носа тоже шла кровь, но, судя по всему, никаких шишек и чего посерьезнее нет. Я все еще не совсем пришел в себя. Меня так кроет адреналином, что я чувствую себя большой губкой.
– Американцы не говорят «лейко». Просто пластырь.
Я смотрю на освещенный фарами участок дороги. Это явно тармакадам. В миске между моих ног явно куриный салат. Я вдруг понимаю, что голоден как волк, лезу на заднее сиденье и достаю из пакета хлеб. Я кладу салат на один кусок хлеба и кладу поверх другой. «Я требую сандвич с куриным салатом немедленно».
Мой телефон вибрирует – пришло сообщение от папы: «Ты ушел?» Я решаю не отвечать. Я решаю, что это самый сложный и важный вопрос, который папа мне задавал. Я ушел? И да, и нет. Смотря от чего. Ты правда веришь, что мне удастся уйти от всего этого дерьма?
========== 50. ==========
– Ты меня разбудил! – говорит Ханна.
– Долго рассказывать, – отвечаю я.
– Что рассказывать?
– То, что я собираюсь тебе рассказать через полчаса, когда до тебя доеду.
– Я сплю!
– А я уезжаю. Немедленно.
– К цирку?
– Куда угодно. И как угодно. И не вернусь.
Я слышу, как она садится и включает свет.
– Правда что ли?
– Ага.
– Хочешь взять меня с собой?
– В этом все фишка.
– Я похищаю тебя, а ты меня?
– Вот-вот.
– Уже составил список требований? – спрашивает Ханна.
– Километровый, – вру я.
– А вот я еще нет, – смущенно признается она.
– У нас будет целая прорва времени.
– Серьезно, Джеральд? Мы правда это сделаем?
– Серьезно, Ханна, мы правда это сделаем.
Она вздыхает:
– Через полчаса, говоришь?
– Даже минут через двадцать.
– На сколько дней мне брать вещи?
Вопрос застает меня врасплох. Я вспоминаю, что еще даже не говорил с Джо-младшим. Что все еще может пойти пшиком. Что мне семнадцать, а Ханне шестнадцать. Мы малолетние беглецы. «Влюбленные заключенные». Или «Зеленые заключенные».
– Джеральд?
– Да?
– Так на сколько мне брать вещи?
– Не знаю, – отвечаю я.
– Ладно. – Ханна вешает трубку.
Меня все еще бесит британский акцент Белоснежки. Она же типичная героиня популярных американских мультиков – женщина, которая обстирывает семь гномов, вытирает им задницы, убирает за ними и чинит им обувь. Ей должно нравиться быть американкой. И ей должно нравиться быть популярной, хотя она добровольно сдалась в рабство семи мелким гадам. Но разве любая популярность не сводится к рабству у мелких гадов? Я был рабом, и меня звали Срун. Моей работой было повсюду срать, чтобы миллионы мелких гадов радовались. Потом я снова был рабом, меня звали Джеральд, и моей работой было позволять маме называть меня умственно отсталым, чтобы моя сестра Таша выглядела умнее, чем есть.
Я паркуюсь на заправке, чтобы скоротать время. У меня остается еще минут десять запаса. Я беру телефон и пишу Джо-младшему: «Где вас искать во Флориде? Адрес так и не прислал». И отправляю, хотя и чувствую себя полным идиотом. А я сам дал бы ему свой адрес? А стала бы Ханна давать кому-то свой? Джо-младший тоже, наверно, мне ничего не скажет. Значит, у меня есть только информация под его видео: Мухосранск, штат Флорида, то есть какой-то Бонифэй. Я пишу папе: «Да, ушел». Потом делаю себе еще один сандвич с салатом и съедаю его. Потом еду к дому Ханны.
Когда я подъезжаю к их почтовому ящику, она уже ждет меня, с красным рюкзаком за спиной, в кожаной куртке и драных джинсах. Она плюхается на пассажирское сиденье и спрашивает:
– Блин, во что ты влип?
Тут я вспоминаю, что у меня случился, как выражается Роджер, «инцидент», и рассказываю ей все с самого начала. Я даже объясняю, откуда знаю фальшивого ямайца Джеко. Рассказываю про бокс. Про Роджера. Я замолкаю, только когда мои голосовые связки пытаются рассказать, как в детстве Таша пыталась топить нас с Лизи и как я все время был на волоске от смерти. Я почти рассказываю, но почему-то перехватывает горло.
– Не знаю, глупость это или нет, – произносит Ханна, когда я еду в сторону шоссе.
– Что?
– Вот это все.
– Если тебе некомфортно, могу подвезти до дома, – предлагаю я.
– Не знаю.
Я снижаю скорость, разворачиваюсь на парковке банка и еду обратно к ее дому. Верите ли, у меня разбивается сердце. Буквально разбивается.
– Я не просила разворачиваться, – произносит Ханна.
– Я не хочу, чтобы ты делала то, что тебе не нравится, – отвечаю я.
– Можешь припарковаться?
Я паркуюсь.
– Обещай не злиться, ладно?
– Ладно.
– В общем, ты был прав. Я кое в чем соврала. Мне кажется, прежде чем сбегать, надо поговорить.
Мое сердце продолжает разбиваться, и я так поглощен этим процессом, что даже не успеваю задуматься, о чем же она соврала.
– Я сказала, что не боюсь, что ты можешь ударить меня. На самом деле боюсь. Ты так быстро и резко завелся… у моей тети был муж, который вел себя так же, и я боюсь. Прости. Я не хочу больше об этом говорить. Я просто должна была признаться.
Охренеть. Мой индикатор ЗЛ начинает зашкаливать, и я делаю все, чему научил меня Роджер, чтобы успокоиться. Но все идет не так. Теперь я просто не могу уехать с Ханной. Она думает, что я способен ее ударить. Как будто я какое-то животное. «Ты был кретином, когда думал, что она вообще может полюбить такого лузера. А еще знаешь что, Джеральд? Может, она и права. Нельзя сказать наверняка».
– Джеральд?
Я отправляюсь в Джердень и сажусь на трапецию поговорить с Лизи. Только ее там нет. Зато там сидит Таша в синем цирковом костюме, расшитом пайетками, и я выскальзываю из Джердня как раз к следующей фразе Ханны:
– Я правда думаю, что люблю тебя, – говорит она. – Я просто, ну, не понимаю, что будет, если мы сейчас сбежим.
Я отвечаю чуть громче обычного:
– Будет вот что – мы уедем. Ты сама говорила, что хочешь этого. Ты написала об этом в открытке. Ты непрерывно промывала мне этим мозг все две недели, в конце концов!
– Блин, не веди себя как мудак!
В ответ я запускаю руку между креслами и выуживаю маркер:
– Давай, напиши это снова. По крайней мере, тогда ты не боялась.
– Я не боюсь!
– Но?..
– Но я не знаю, – повторяет она.
Я останавливаю машину у почтового ящика, куда подъехал каких-то пять минут назад.
– Мне пора убираться подальше. Тот парень наверняка вызвал полицию. Мы были не на ринге. Будь счастлива, ладно?