– Мне начинает казаться, что список требований это глупость, – произносит Ханна, когда я снова сажусь за стол. Я вижу, что она говорит это ради меня. «Она заботится о Сруне».
– Да уж. Кому нужен список требований, если мы никогда не вернемся?
Ханна издает какое-то горловое хмыканье. Оно означает: «Джеральд, ты же знаешь, нам придется вернуться». Она достает свою книжечку и начинает что-то туда записывать, а я кладу голову на руки, закрываю глаза и думаю, что бы еще потребовать. Я спрашиваю себя: «Джеральд, чего ты требуешь?» В голову приходят только невозможные вещи: «Я требую другое детство», «Я требую маму, которой не плевать», «Я требую второй шанс».
Когда я снова смотрю на Ханну, она становится Белоснежкой. Она улыбается, на ее плече сидит синяя птица. Птица чирикает. «Я требую собственную чирикающую синюю птицу».
Белоснежка протягивает мне набор «лего» со «Звездными войнами», который родители отобрали у меня одиннадцать лет назад, когда я в последний раз насрал на кухонный стол. Это «Тысячелетний сокол». Он настоящий. Как я теперь объясню Ханне, откуда тут взялся набор «лего»?
– Отлично, – говорю я, – просто отлично.
– Что отлично? – спрашивает Ханна. Я не открываю глаз. Или они уже открыты, но я все равно не вижу Ханны, потому что рядом со мной точно сидит Белоснежка.
– Джеральд? – Я открываю глаза: все-таки Ханна. Ни «Тысячелетнего сокола», ни Белоснежки.
– Вот блин. Прости.
– Куда ты пропадаешь? – спрашивает Ханна.
– Не знаю, туда же, куда и обычно. В очень крутое место. – «Нельзя рассказывать Ханне про Белоснежку и синюю птицу».
– И что там есть крутого?
– Там нет Таши, – отвечаю я. – А еще там много мороженого. И трапеция.
Мы оба смеемся, и я не могу отделаться от ощущения, что мне снова удалось отшутиться от чего-то важного. «Я требую прекращать отшучиваться».
Я беру еще один кукурузный шарик и отправляю его в рот. Жуя, я размышляю, насколько же чокнутой должна быть моя мама. «У мамы винтика в голове не хватает». Я секунду сочувствую ей. «Охренеть. Мама достойна сочувствия». Может быть, кукурузные шарики правда меняют жизнь.
========== 53. ==========
Мы едем на юг. Я проверяю телефон: Джо-младший все еще не отвечает. Я знаю только название города – Бонифэй, Флорида – и надеюсь, что в крайнем случае могу заглянуть в телефонную книгу. Отыскать цирк в городе его постоянного обитания должно быть несложно.
Большую часть времени мы слушаем музыку, а время от времени Ханна приглушает ее и требует, чтобы я пустил ее за руль, или задает вопросы. После нашей глупой попытки написать список требований она только и делает, что ищет обходные пути вокруг третьего правила.
– Насчет моей мамы, – начинаю я где-то на границе с Южной Каролиной. – И насчет Таши…
Я не знаю, что говорить дальше.
– Да? – переспрашивает Ханна?
– Ну… было ли тебе как зрителю понятно, что с нами что-то не так? Когда… когда ты смотрела?
– О да.
– Ты видела, что Таша чокнутая?
– Еще как. Столько пассивной агрессии! Дурак бы не заметил, – отвечает она. – Блин, это же Schadenfreude в чистом виде. Думаю, большинство смотрело шоу, просто чтобы порадоваться, что им не так плохо живется.
– Шаден… чего?
– Шаденфройде, – объясняет Ханна, – это когда люди получают удовольствие при виде чужих страданий или унижения. Термин такой в психологии.
– Ой.
Боже. Я понятия не имел, а для того, что преследует меня всю жизнь, есть даже психологический термин! Чувствую себя астматиком, которому до его семнадцатилетия никто не объяснял, что его проблемы с дыханием как-то называется.
– Это немецкое слово.
– Я догадался. – Я запинаюсь: – А по маме тоже было видно, что она того?
– Не знаю. Никогда не задумывалась, – отвечает Ханна. – А она того?
Я вздыхаю:
– В общем-то да.
– Мы же нарушаем третье правило? – уточняет Ханна.
Я не спускаю глаз с дороги и секунду раздумываю.
– Очень много вырезали, – произношу я. – Ну, из шоу. Ты видела только то, что тебе позволили увидеть.
– Много вырезали?
– Ну, считай почти все. – Все важное уж точно.
Мы некоторое время молчим. Потом я спрашиваю:
– Таша правда выглядела ненормальной? По-моему, они почти этого не показали.
– Ладно, если честно, ничего совсем ужасного она там не делала. Главным героем шоу, вообще-то, был ты. Ну знаешь, ты был главной звездой.
– Прекрасно.
– Я ведь не сказала ничего нового?
– Нет, но все равно. Звучит фигово. – Моя жизнь, вот что фигово звучит.
Я пустил Ханну за руль, посмотрел по карте и понял, что Бонифэй, Флорида, расположен в Техасском выступе. Мы свернули с I-95 и поехали на запад. На западе Южной Каролины мы нашли мотель. Джо-младший молчал как партизан.
Папа три раза пытался позвонить, но сообщение написал только в первый раз. Прочитав это сообщение, я вдруг почувствовал, что наш план может сработать – что если похитить друг друга и выдвинуть требования, что-то может поменяться. Разве не этому учила меня ТелеТётя? Разве не так надо воспитывать в детях ответственность? Нужно требовать образцового поведения. Если они не слушаются, наказывать. Я повел себя так, как положено ответственному родителю… с собственными мамой и папой. «Я требую наказать их».
После папиного сообщения мне кажется, что это может сработать. Он написал: «Джеральд, мы со всем разберемся. Как скажешь, так и сделаем».
А ведь я еще даже списка не посылал. Папа не знает, что я в каком-то мотеле в Южной Каролине и скоро впервые со вчерашнего утра приму душ. Он не знает, что прошлым вечером меня хорошо побили в его собственной гостиной. Он не знает, что вся моя жизнь – череда поражений, которые могли бы стать победами: «Приедет ТелеТётя! Мы спасены! Облом. Я нравлюсь Ханне! Я спасен! Облом. Мы сбежим с цирком! Я спасен! Облом».
– Джеральд?
Я слышу, как Ханна меня окликает, но продолжаю тупо смотреть в окно мотеля и размышлять. «Мы со всем разберемся. Как скажешь, так и будет».
– Джеральд?
– Да?
– Хочешь, примем душ вдвоем?
Я перевожу глаза на Ханну. Она полностью раздета. Я не знаю, что сказать, поэтому просто сижу и пялюсь. И, как бы стремно это ни звучало, не могу перестать думать про Ташу, папу и свою жизнь. Как Ханне удается просто стоять рядом голой и не думать о своей семье и запчастях от машин? Она что, робот? Или это я слишком много думаю? «Ханна, я требую знать, робот ты или нет».
– Джеральд?
Я встаю и снимаю одежду, и мы заходим в ванную, где уже ждет включенный душ. Мы как будто вступаем в туман фантазий. В мягкий туман добрых фантазий. Я не могу описать словами, что мы там делаем. «Целовать», «гладить», «любить» – звучит слишком близко. Мы еще не такие близкие люди, но мы подходим друг другу. Мы нарушаем пятое правило. Отскакиваем друг от друга, как воздушные шарики. И самое лучшее – в душе нам не нужно ничего говорить.
========== 54. ==========
– Мне надо позвонить маме, – говорит Ханна, когда мы приканчиваем китайскую еду. – Она, наверно, там с ума сходит.
– В этом же вся соль, не? – спрашиваю я.
Я сижу за маленьким круглым столом в нашей комнате и изучаю листок бумаги из «Лачуги с крабами», на котором написаны наши глупые требования. Я пытаюсь продолжить список.
– Ты не понимаешь. Мама без меня не выживет.
– Ого, – удивляюсь я. – Все настолько плохо?
– Звучит слишком пафосно, – соглашается Ханна.
– Ты ей какие-то особые уколы делаешь, что ли?
– Нет.
– То есть, строго говоря, без тебя она не умрет?
– Нет, но с катушек слетит конкретно, – отвечает Ханна. – А я не хочу, чтобы меня будил приход полиции.
– Будет хреново.
При мысли о том, какую кашу я заварил, меня прошибает холодный пот. Мы сидим в мотеле в Южной Каролине. Мы только что вместе принимали душ. Меня может разыскивать полиция, потому что я снова сделал из лица Джеко отбивную, в этот раз – прямо в собственной гостиной. И во все это я втянул Ханну.