– Зачем ты это сделал? – Она больно бьет меня по руке. На этот раз я не возражаю. Жаль, у нее нет серебристого маркера, чтобы написать «МУДАК» на моем лице.
– Не знаю, – отвечаю я.
Она сверлит меня взглядом, а я смотрю на водопады. Я хочу стать водой. Стать камнями. Или гравитацией, которая дарит их сочетанию такую красоту. Я завидую природе. Люди могут любоваться ей и ни о чем не думать. Мало кто ищет объяснения ее поступкам. Никто ее не осуждает. Никто ее не обесценивает. Большинство ее почитает. Глядя на океан после разлива нефти, никто не скажет ему с ухмылкой: «Посмотри, в какую вонючую лужу ты превратился!» Его пожалеют. Его судьбу оплачут. Все будут надеяться, что он оправится и живущие в нем рыбы не передохнут и не принесут двухголовое потомство. Может, нам стоит считать себя частью природы, и тогда мы станем добрее.
Ханна вытирает лицо рукавом. Я вздыхаю:
– Прости меня, пожалуйста. Давай просто вернемся в номер.
– Не хочу возвращаться, – отвечает Ханна. – Мне нужна моя сраная книга!
Она раздевается и ныряет в воду. Раз – и все. Я застываю на месте с раскрытым ртом, не в силах выговорить ни слова. В голове возникает куча бессвязных мыслей: «Она утонет? А как Бет выглядит, когда купается голышом? Тут есть подводные камни? Мне надо прыгнуть следом и вытащить ее? Не за этим ли она прыгнула? Зачем я швырнул книгу в реку? Почему я такой мудак? Мне нужно стоять здесь и показывать, куда плывет книга? Она найдет ее? А если она уже ушла на дно метров на двадцать? А если Ханна утонет?»
Она выныривает, то ли смеясь, то ли плача, то ли и плача, и смеясь. Я показываю, куда уплыла книга, и Ханна плывет по течению куда-то еще. Она плывет в темноту. Мне становится страшно, что она утонет, и я тоже начинаю раздеваться. Понятия не имею, по силам ли мне ее спасти, но, по крайней мере, я могу утонуть вместе с ней. Это, кстати, решит почти все наши проблемы. «А еще можно сказать Бет, что я тоже купался голышом. Может, подумает, что я тоже не лыком шит».
Я прыгаю в том же месте, что и Ханна. Подводных камней нет. Дна тоже нет, поэтому с минуту я просто гребу и восстанавливаю дыхание. Метрах в пяти от меня Ханна плывет к выступающей скале. Метрах в десяти за нашими спинами водопад. Он шумит так громко, как будто рядом летит вертолет. Заметив меня, Ханна открывает рот, как будто орет что-то, и дальше плывет к скале. Я вспоминаю про водяных. Я узнал, что они существуют, в восьмом классе, когда сидел рядом с Томом Как-Его, перед тем как отгрызть ему кусок лица. Водяные живут на водопадах и затаскивают людей под воду. Ханна начинает визжать, и мне ее плохо видно. Я плыву к ней на помощь, но она сидит на камнях, держит над головой книжечку, плача и смеясь одновременно, как плакала и смеялась, только нырнув. Я вдруг понимаю, насколько же я замерз. Замерз не только телом, но и душой. Я впервые за много лет чувствую, как у меня бьется сердце. Оно всю жизнь ждало момента, чтобы забиться по-настоящему. Оно всегда хотело ощутить, что будет дальше. Даже если дальше меня посадят в тюрьму. Или ТелеТётя даст мне сдачи. Или Таша меня утопит. Или я сам утону в этой реке, прямо здесь и сейчас. Моя жизнь кажется сплошной чередой унылых разочарований. Я так замерз, что без колебаний отгрыз Как-Его-Там кусок щеки. Я замерз, потому что в штате ЗЛ холодно, как на северном полюсе. Говорят, у злых людей горячие головы, но это неправда. Мы холодные. Холодные насквозь.
Я оглядываюсь по сторонам. Ну и как теперь отсюда вылезти? Ханна ложится на спину и плывет по течению. Она находит на берегу маленький пляж. Там стоит пара обуви. Для меня это знак, что мы не забрались в такую глушь, где наших тел никто не найдет. Мы в хорошо освещенном людном месте для купания. Наверняка полно народу нарушало пятое правило на этом самом берегу.
Ханна вылезает на берег и садится. Голая. Мокрая. Но все равно улыбается. Даже мне, хотя я тот самый мудак, который швырнул ее книгу в воду. Подплыв к берегу, я вижу, что она смотрит в толщу воды со знакомым мне выражением лица. Она разговаривает с рыбами – с теми, которых она не видит и которым не дала имен.
– Прости! – хриплю я, вылезая на скалу у ее ног. Она смотрит в воду прямо сквозь меня. Мы несколько минут сидим рядом, голые и замерзшие, а потом я начинаю прикидывать, как бы залезть обратно туда, откуда мы прыгали. Я встаю и пробираюсь к чему-то вроде вырубленной лестницы. Ноги соскальзывают, но я поднимаюсь. Ханна не сводит глаз с воды, и мне плевать, что мой член съежился до орешка. Я карабкаюсь по лестнице, и через пять ступенек подтягиваюсь и вылезаю наверх. Я беру нашу одежду и иду к вершине лестницы. Я несколько раз окликаю Ханну по имени, но сквозь шум водопада меня не слышно. Я вытираюсь футболкой и надеваю штаны. Потом я сижу на месте и жду Ханну. Кажется, я сижу так полчаса, но на самом деле меньше. Она сидит, держа в руках мокрую книгу, и смотрит в воду. Через какое-то время она встает и преодолевает большую часть лестницы сама, потом берет меня за руку, и я втаскиваю ее наверх. Она одевается на мокрое тело. Я не могу понять ее настроения. Она идет, я иду за ней.
– Пойдем, – говорит она.
– Но… – Но что? Что я собирался сказать?
– Пойдем, – повторяет Ханна, берет меня за руку и быстро идет по тропинке, которой мы пришли сюда.
Я не понимаю, почему она не кричит на меня. Я вообще ничего не понимаю. Мы садимся в машину и едем обратно в мотель. Ханна молча расчесывает пальцами мокрые волосы и смотрит на дорогу, а по ее щекам текут слезы. Я тоже молчу, но не ухожу в Джердень. Я на сто процентов здесь и сейчас. Когда в конце дороги маячит мотель, я прочищаю горло:
– Не хочешь плюнуть и вернуться? Если хочешь, заберем вещи и завтра будем дома.
С минуту она молчит:
– Я думала, что это идеальная идея, – она всхлипывает.
– Ага, – отвечаю я.
– Я говорила правду. Я действительно думала, что люблю тебя. – Я замечаю, что она говорит в прошедшем времени, и боюсь ее следующих слов. – Не знаю, правильно ли мы сделали, что сбежали, но я не вернусь. Ни сегодня, ни завтра. У меня могут быть потребности?
– Да. Понимаю. Затем мы и сбежали.
Она снова начинает плакать, и я плачу тоже. Кажется, она удивлена. Возможно, она не представляет, как вести себя с плачущим парнем. «В природе слезы – это естественно. Водопады ревут без перерыва».
Въехав на парковку мотеля, мы обнимаемся и плачем, пока природа не заставляет нам успокоиться. С моей груди как будто сняли тяжесть. Я чувствую себя легче. Но непохоже, что Ханне тоже полегчало. Она все еще беспокоится.
Мы возвращаемся в номер и переодеваемся в сухую одежду. Ханна включает батарею и ставит на нее книжку, так, чтобы страницы просохли. Она не говорит ни слова. Я выключаю весь свет, кроме лампочки в ванной. Я не закрываю дверь ванной. Ханна садится за стол, где все еще лежит наш глупый, бессмысленный список тупых требований.
– Мама небось уже отследила мой номер, – говорит она.
Я сажусь на корточки около ее стула и обнимаю ее за плечи:
– Давай включим телефон и посмотрим, писала ли она что-нибудь.
– Уже включила.
– И как?
Ханна протягивает мне телефон, и там уже ждут сообщения ее мамы, выстроившиеся в ряд, как колонна солдат. Их, кажется, сотни:
«Ты где?
Вернись немедленно!
Ты мне нужна!
Где стоит молоко?
Где хлопья?
Где мои розовые носки в голубую полоску?
У твоего отца болит голова, не могу найти аспирин.
Я вызываю полицию.
Кажется, тебя похитили.
Тебя похитили?
Твой брат?
Это он тебя забрал?
Оба возвращайтесь немедленно.
Папе нужны лекарства от астмы, куда ты их дела?
В полиции сказали, что я не могу объявить тебя в розыск, пока не выясню, что тебя нет на работе. Я позвонила тебе на работу, но твой начальник не говорит, там ты или нет.