Но в коррекционном классе я чувствую, как будто бросаю огромную семью. Флетчер объявляет, что я хочу кое-что сказать, я встаю, сажусь на стол и произношу:
– Я тут последний раз.
– Я думал, ты еще на той неделе сбежал, – говорит мальчик по имени Келли.
– Ага, – соглашается Дженни.
Тейлор качается на стуле.
– Последний день не в Блю Марш, а в этой комнате. Теперь я буду ходить на общие уроки.
– Давно пора, черт возьми! – замечает Дейрдре.
У Дженни такой вид, как будто у нее сейчас случится припадок.
– Я все равно буду заходить поздороваться, ладно?
– Приноси кексов, – предлагает Карен. – Это меньшее, что ты можешь сделать.
– Ага, – соглашается кто-то еще.
– Иди уже, Джеральд! – заключает Дженни.
Я вижу, что нога Дейрдре опять соскользнула с подставки, опускаюсь на колени и ставлю ее на место. Когда я встаю, говорить уже нечего. Я беру рюкзак и иду к двери.
– Джеральд, – окликает мистер Флетчер, – мне нравятся шоколадные кексы.
Я киваю я закрываю за собой дверь. Снаружи я немедленно пугаюсь до смерти. Первым уроком у меня литература, мне нужно будет рассуждать о «Ромео и Джульетте», и я не уверен, что смогу оправдать ожидания. Но я буду стараться.
– Все в порядке? – спрашивает Ханна за обедом.
– Все нормально, – отвечаю я, ухмыляясь от уха до уха. Ханна ухмыляется в ответ, и мне очень сложно немедленно не сделать ей предложение. «Тормози, тормози, тормози!»
– О, у Сруняшечки появилась девушка! Ты знаешь, что с ней делать? – спрашивает Николз. Мы продолжаем улыбаться друг другу, не обращая на него внимания.
– Я хочу еще один матч по пинг-понгу, и поскорее, – просит Ханна.
– У тебя нет шансов! Против тебя играет соперник, у которого весь третий этаж дома – один большой стол для пинг-понга.
– Зато это весело, – замечает Ханна. – Главное не победа, а участие. – Она жует сандвич, который мы купили по дороге. – Вчера вечером я просто не сосредоточилась. Слишком старалась впечатлить твоего папу.
После школы я отвожу Ханну в наш новый дом и мы играем две партии в пинг-понг. Потом мы нарушаем пятое правило. Потом выходим на веранду. «Требую немедленно жениться», – думаю я. Я собираюсь еще очень долго думать об этом, прежде чем наконец произнесу это вслух, но мне нравится ставить цель и постепенно идти к ней. Думаю, этому научили мне дурацкие таблицы ТелеТёти. И книжечка Ханны. Иметь под рукой список требований всегда хорошо.
========== 61. ==========
В среду в РЕС-центре ночь Долларов и полно народу. Мы с Ханной приезжаем туда сразу после школы, чтобы отблагодарить Бет за то, что она простила нам внезапное исчезновение больше чем на неделю. Она предупреждает нас, что после следующей подобной выходки ей придется нас уволить, а потом мы рассказываем о своих приключениях. К счастью для нас, мы не какие-нибудь нейрохирурги и нас всегда было кем заменить.
– Похоже, вы неплохо развлеклись, – подытоживает Бет, протягивая мне через стойку большие контейнеры для кетчупа.
Ханна расставляет остальные приправы и начинает заворачивать первую партию хот-догов. Она работает в шестом окошке. Я – по-прежнему в седьмом. Я предупредил папу, что приду домой поздно. Ему не позавидуешь: мама только что вернулась из Мехико и обнаружила наш побег. Теперь она то грозит ему кровавой расправой, то по десять минут рыдает в голосовые сообщения, и теперь папа видит то же, что и я: как скачет ее настроение. У нее проблемы с психикой, сколько бы она ни притворялась, что все в порядке.
– Джеральд качался на трапеции, – рассказывает Бет Ханна. – Мы жили в шатре.
– В шатре? – переспрашивает Бет. – Купались в роскоши, а?
Мы не уточняем, что циркачи называют так обычные типовые домики.
– Мы купались голышом, – вставляю я.
– Не совсем, – поправляет Ханна. – Это была скорее спасательная операция.
Бет разводит руками и качает головой, как бы говоря: «Совсем у подростков крышу сносит».
Вечер суматошно пролетает мимо: повсюду еда с логотипом доллара и недовольные клиенты с долларами и раза три кончается сырный соус. А еще повсюду пиво. Много пива. Теперь Бет разрешает мне наливать самому, и Ханне наливаю тоже я, потому что она не выглядит на восемнадцать, сколько бы черной туши ни наносила.
На второй тайм Бет нас отпускает. Ханна достает новую книжечку, выходит в уголок для курильщиков и начинает что-то писать. Я стою рядом, держа руки в карманах, и слегка мерзну. Скоро рождество. Мы с папой решили не ставить ель. Ханна пообещала все равно принести нам маленькую елочку, потому что какое рождество без ели?
– О чем ты пишешь?
– Так, о всяком.
– Вот и хорошо, – отвечаю я, потому что мне нравится наблюдать, как она пишет.
Я опираюсь на промерзшую кирпичную стену, делаю глубокий вдох и выдыхаю струю пара.
В Джердне теплее. Лизи в трико собирается качаться на трапеции, а я смотрю со сцены. Ханна стоит рядом, держит меня за руку и нарушает пятое правило. Я вижу все это отсюда, и мне ни к чему заходить внутрь. Теперь Джердень похож на телепередачу.
– Сколько у нас еще времени? – спрашивает Ханна. Я развожу руками:
– Думаю, сколько захотим. Но скоро перерыв, может…
Ханна обхватывает меня за шею и целует, я обнимаю ее за талию и целую в ответ. Мы как будто сливаемся и становимся одним целым. Одним человеком, которому тепло. Потом открывается дверь и входит курильщик… но это не просто курильщик, а Хоккейная Дама собственной персоной:
– Джеральд!
Ханна не успевает отпустить меня, и я продолжаю ее обнимать.
– Ну ничего себе! – замечает Хоккейная Дама.
– А что, второй тайм уже кончился? – спрашиваю я.
– Не-а. Просто мы дико проигрываем, и я вышла покурить, пока тут пусто. – Она закуривает.
– Я Ханна, – представляется Ханна.
Я киваю:
– Моя девушка, – как будто кто-то сомневался.
– Рада за вас, – отвечает Хоккейная Дама.
На секунду повисает неловкая тишина. Ханна хихикает.
– Я хотел сказать вам спасибо за то, что вы тогда со мной поговорили, – говорю я.
– Всегда пожалуйста.
– Вы мне очень помогли, – продолжаю я, вспоминая, как ревел у нее на плече.
– Рада, что смогла помочь.
– Нам пора внутрь, – говорит Ханна.
– Скоро будет толпа, – объясняю я.
Хоккейная Дама кивает и подмигивает мне вслед.
– Кто это был? – спрашивает Ханна, когда мы подходим к пятому киоску.
– Одна знакомая зрительница.
– Ясно.
Я слышу свои слова, и мне нравится, как они звучат: «Одна знакомая зрительница. Одна зрительница».
Я продаю еще шестьдесят порций наггетсов с картошкой фри, наливаю еще десять кружек пива и два стакана горячего шоколада для детей и думаю о них обо всех в новом свете. Это просто зрители, которые никогда не узнают правды. Зрители, которые ничего для меня не значат. Просто люди, которым было нечего делать по пятницам десять лет назад.
Я поворачиваю голову в сторону шестого окошка и Ханны. Она самая красивая из всего, что я когда-либо видел. Когда она смотрит на меня, она – не зритель. Она может заглянуть внутрь меня. И помогает мне заглянуть в будущее. Я вижу, как в следующем году заканчиваю школу, наношу боевую раскраску и завожу коляску Дейрдре по пандусу, который пристроят специально для нее. Я вижу себя через десять лет – мы с Ханной поженимся и, если она захочет, можем даже завести ребенка-другого. У меня будет работа, где я не буду торговать хот-догами. Мне больше не придется видеть ни Ташу, ни маму, если я сам не захочу. Это как Джердень, только лучше, потому что все настоящее. Я куплю себе настоящего клубничного мороженого. Я куда-нибудь уеду. В мои собственные Марокко и Индию. В мою собственную Шотландию. Я буду обычным человеком среди таких же людей, только лучше приспособленным, ведь у меня есть требования. К семье. К жизни. К миру. К себе. «Пи-иемлемое поведение, сави-ишенно пи-иемлемое».