Вот что для нее по-настоящему важно. Не совет настоящей няни справедливо и одинаково относиться ко всем детям. Не то, что ее дочери двадцать один, а ее дрючат в подвале и она с каждым днем все меньше способна жить самостоятельно. Если честно, какой-то части меня хочется отобрать у мамы электрический нож и… сами понимаете.
Мама машет мне рукой. Я машу в ответ и поднимаюсь в свою комнату, чтобы поскорее забыть все, что видел. «Счастливый уголок Джеральда» – написано на двери моей комнаты. Я повесил табличку в тринадцать, когда меня впервые отстранили от занятий за драку. Я изгрыз тому парню лицо. Кажется, его звали Том. Том нарывался. Тогда Таша еще жила в общежитии и делала вид, что учится, Лизи училась в старшей школе, а я страдал в средней и рядом не было никого, кто защитил бы меня от идиотов, днями напролет дразнивших меня Сруном. Ну я и откусил кусок лица Тому-как-его. У него на всю жизнь остались шрамы от укуса бешеного, безумного берсерка. Я изгрыз его так жестоко, что меня отправили прямо к Роджеру, специалисту по борьбе с гневом. В тот день он спросил меня, где я чувствую себя счастливее всего. Я не стал рассказывать ему про Джердень и ответил, что в своей комнате. Так что мы сделали табличку и я повесил ее на свою дверь.
Думаю, тут я правда счастливее. У меня есть собственная ванная с душем. Громкая стереосистема. Компьютер. Выход в интернет. Все, что нужно, чтобы забыть о внешнем мире. Вот только… Таша все еще живет в нашем подвале. И я все еще нужен маме меньше, чем пара сантиметров увлажнителя со дна бутылки.
========== 10. ==========
Вот как я выживаю утром в понедельник – я надеваю наушники и слушаю дикий плейлист из барабанных ритмов индейских пау-вау. Лизи собрала его для меня в прошлом году, когда ходила на пау-вау со своим охочим до травки парнем. Я включаю музыку, когда начинаю собирать рюкзак, и выключаю, въезжая на школьную парковку. Если остается время, я сижу в машине до звонка и слушаю дальше. Потом я мысленно наношу боевую раскраску: три красных полоски под глазами, одну черную – через все лицо, красные полоски на предплечья и одну красную полоску от нижней губы и через подбородок. Я уже решил: если доживу до выпуска из этой дыры, на выпускной я приду в настоящей боевой раскраске.
Заходя в школу, я превращаюсь в воина. Я честный и благородный. Я вождь своего племени. Я мог бы снять с кого-нибудь скальп. Я мог бы стать действительно опасным. Но я решил так не делать, поэтому я и вождь. До этого года все было иначе. Я ничего не выбирал. Я все еще разговаривал словами, которые Роджер относит к признакам неконтролируемого гнева: «должен», «нужно», «заслуживаю». Я все еще был неуправляем. Я покалечил не оного Тома. Были и другие. В девятом классе я сломал кому-то руку. И нос. А в прошлом году я попытался свернуть какому-то парню шею. Я наизусть знаю каждый сантиметр стен кабинета директора. Каждую мелочь в школьной комнате для наказаний. Я помню каждый раз, когда мне давали «еще один шанс». Кажется, таких шансов было не меньше пяти. Роджер никогда не был мной доволен. Но теперь доволен. Я нашел свои триггеры и научился их блокировать.
Я наношу боевую раскраску, вставляю в волосы перья, захожу в школу и становлюсь вождем.
– Привет, Джеральд. Слышал, наши вчера выиграли, – говорит парень, занимающий соседний шкафчик. Он довольно крутой. Играет в джаз-группе и курит много травки.
– Три-один, – отвечаю я.
– Классная джерси, – замечает он. Я смотрю на свою одежду и думаю о хоккейной даме и о том, что теперь никому не дам насрать на себя. Сегодня я как будто нанес двойной слой раскраски.
– Спасибо.
Он кивает и уходит в свой класс. Я собираю учебники и захожу в кабинет мистера Флетчера. Все остальные называют его коррекционным классом.
– Привет, Джеральд!
– Здорово, Джеральд!
Я машу рукой и смотрю в пол.
– Классная майка, Джеральд!
Все заносчивые засранцы, считающие, что в коррекционном классе одни идиоты, ошибаются. Это лучший кабинет во всей школе, потому что здесь всем чихать, как ты себя ведешь, как туго соображаешь, хромаешь ты, заикаешься или толком не умеешь думать, потому что большую часть детства проплакал у себя в комнате из-за того, что прозвище «Срун» намертво прилипло к тебе еще до школы. Всем плевать, как ты одеваешься, сколько стоит твоя обувь, сколько зарабатывают твои родители и сколько песен загружено в твой айпод. Никого не волнует моя машина и товарищество, в котором я живу. Всем плевать на мое прошлое. Все наверняка знают, но никто ни разу об этом не заговаривал, а если бы попытался, мистер Флетчер наверняка сразу заставил бы его замолчать. Мистер Флетчер – настоящий вождь племени. В сравнении с ним я чувствую себя только сыном вождя, потому что у него просто океан терпения: он держит в узде злобных засранцев вроде меня, которым нечего делать в этом классе, и помогает во всем Дейрдре, у которой церебральный паралич. А иногда у Дженни бывают припадки, когда она начинает все разбрасывать, и ему приходится успокаивать ее и отвозить к медсестре, чтобы та как-то привела ее в норму.
– Джеральд, ты все еще ходишь в спортзал? – спрашивает Дженни. – Ты с каждым днем все крупнее.
– Ага, ты просто качок, – соглашается Карен.
– О боже, ребят, заткнитесь! – подает голос Келли. Да, он парень и его зовут Келли, и это несправедливо, потому что он с рождения отстает в развитии. Серьезно, если ваш сын умственно отсталый, ему и без девчоночьего имени непросто. Понимаете?
– Ага, – подхватываю я. – Заткнитесь.
Дейрдре направляет ко мне свое автоматическое кресло, подается вперед и сжимает мою руку:
– Ты скоро будешь слишком горячим для нашего дурдома, – произносит она и хохочет. Иногда, смеясь, Дейрдре начинает плеваться. Мы никогда не смеемся над ней, ведь мы семья – и школьный психолог не может мне поверить.
– Будь у тебя шанс учиться по общей программе, ты бы воспользовался им? – спросил он во время нашей последней ежемесячной встречи.
– Ни за что, я обожаю свой класс.
– Но речь не о них, а о тебе. Тебе необязательно учиться в коррекционном классе, ты понимаешь?
– Не знаю, смотря что такое «обязательно», – ответил я.
Мне обязательно нужно иногда расслабляться. Мне обязательно нужно, чтобы меня перестали обзывать. Мне обязательно нужно место, где можно смыть боевую раскраску. А это коррекционный класс. Я раскрашиваю лицо, только чтобы дойти от машины до класса. Чтобы пойти пообедать. Чтобы заниматься спортом – мне приходится делать это вместе с обычными детьми. Мне нужна раскраска, чтобы быть здесь и сейчас, а не где-нибудь еще, где никто меня не знает… например, в Южной Америке.
– Достаем учебники по математике, – говорил Флетчер. – Либо к пятнице вы учитесь решать линейные уравнения, либо меня уволят и я буду жить на улице.
Я умею решать линейные уравнения уже года три, но я все равно открываю учебник и выполняю указания. Я не притворяюсь глупее, чем я есть. Просто здесь я в безопасности. Или все остальные в безопасности, когда я здесь. Или как-то так.
У Тома обед одновременно со мной. Это учителя просчитались, потому что с тех пор, как я прогрыз ему лицо, он мечтает убить меня. Он все время передает мне взглядом послания из штата ЗЛ. Я ставлю штамп «Вернуть отправителю» и ем дальше. Но однажды он взорвется. Я уже вижу, что этим кончится. Однажды, задолго до моего выпускного, он подкрадется и ударит в полную силу, мне придется защищаться и меня посадят. А я не хочу, чтобы меня сажали. Поэтому я и наношу боевую раскраску. В ней я смогу лежать и не сопротивляться. Даже если он изгрызет мне все лицо. Даже если он убьет меня. Я выдержу. Я просто надену мокасины, вставлю в волосы перья, отправлюсь в Джердень и буду там плясать у костра, горланить песни и есть индейское мороженое, пока не стану свободен. Я уже почти надеюсь, что он просто на хрен сорвется поскорее. Думаю, тогда все обрадуются. Кроме ребят из коррекционного класса, со мной никто не разговаривает. Даже учителя. Даже работницы столовой. Однажды я сказал Роджеру, что они все ждут, что я запрыгну на стол и насру туда.