Кичкайлло сидел на табуретке в одних трусах, опустив ногу в ведро с водой, рядом лежали гантели. По-видимому, он был вынужден прервать тренировку из-за боли в ноге, увидев меня, он даже разинул рот от удивления, но сейчас же закрыл его, и лишь в узких щелочках черных глаз можно было заметить его радость.
— Это мой феномен, — объяснил Зольде, похлопывая Кичкайлло по великолепному торсу. — Мой военный трофей. Я его готовлю в чемпионы арены. До обеда он бегает в упряжке, а после обеда тренируется по моей системе.
Я осмотрел ногу Кичкайлло.
— Чем же ты ее натер? — спросил я, подавив смех.
— Солью, — ответил Кичкайлло, на своем певучем беловежском диалекте. — Этот Зольда, собачий сын, каждое утро мордует и мордует меня своим мундштуком (сэ такой, скажу я вам, намордник) и все брешет: «Пьяффа, пьяффа!» Так я ногу посолив докрасна и от табе: калика!
Я спросил Зольде, что такое «пьяффа», на которую жалуется его «феномен». Зольде показал, как распирается мундштуком рот коня (в данном случае Кичкайлло) и как надо управлять конем, чтобы тот, стоя на одном месте, пленительно, graditemente [55] перебирал ногами. Высокий класс дрессировки лошадей в применении к человеку — очень полезное упражнение для нижних конечностей.
Я сказал, что это упражнение на некоторое время нужно прервать, у больного повреждена мышца. Нужен массаж.
— Массаж? Прошу вас, массируйте, mio conto! [56]
— О, конечно, герр обершарфюрер, я бы немедленно сделал это сам, если бы здесь не было специалиста. Но поскольку у нас в лагере находится Чечуга…
— Вер ист дизер Тиетшута? [57]
— Чечуга до войны был придворным массажистом Кремля.
— Так пускай он массирует Китскайлле! И меня пусть массирует! У меня, доктор, временами бывает этакое покалывание в пояснице, прострел. Где он, этот Тиетшуга?
Он записал все и сказал, что завтра похлопочет о переводе Леньки в больничный барак эсэсовцев в качестве санитара. Вечером Ленька сможет приходить сюда на массаж, а спать будет в моем бараке.
Я поблагодарил за колбасу, которую Зольде сунул мне в карман, и крикнул Кичкайлло:
— Натри ногу еще раз, пусть Ленька совершит чудо! — и вышел из барака в убеждении, что теперь мы действительно на коне.
Пересекая площадь для перекличек, я заметил, что со стороны кухни № 2, за мной наблюдает шарфюрер Куперман (ведь я вышел от его начальника и врага), а из шрайбштубы подглядывает наушник лагеркапо лейфер Буби. Однако я должен был во что бы то ни стало увидеться с Ленькой, передать ему добытую у Зольде колбасу и сказать, чтобы сегодня после переклички он обязательно пришёл ко мне на урок массажа.
И я сделал это у них на глазах! Они видели только, что я кричу на него за грязь и беспорядок в отхожих местах, что я бью Леньку, что Ленька поднимает руки, моля о пощаде (а того, что при этом он поднял колбасу, они не заметили).
Как я выколачивал „микрофауну"
Наступали сумерки. Я ускорил шаг, чтобы еще до переклички принять под свое начало то, что здесь называлось больницей, а в действительности было лишь издевательством над больными. Этот барак без окон и дверей стоял на отшибе, тут же возле поля, куда свозили мусор и нечистоты.
Проходя мимо этого поля, я вдруг услышал визг. Это лютовал лагеркапо Федюк. Он уже свалил с ног двух мусорщиков и принялся за третьего, когда вдруг заметил меня. Я шел прямо на него, шел с чувством радости и облегчения («Ну, наконец-то!») и с таким же холодным ожесточением, как тогда, когда пропел свою первую команду к атаке.
Лагеркапо отпустил мусорщика, присел и повернулся лицом ко мне. В этой своей защитно-наступательной позе с острым задранным кверху рылом, готовый к прыжку, он удивительно напоминал огромную крысу на лагерной помойке. Капо был убежден, что я вот-вот брошусь на него. Но я равнодушно прошел мимо — нельзя же было вступаться за избиваемого — и встал у края ямы. Лагеркапо вернулся к прерванной работе. Сзади послышались стоны и рыдания. Я обернулся и крикнул:
— Хальт!
Лагеркапо остановился, принимая прежнюю позу.
— Ты что делаешь? — негромко, деловым тоном спросил я.
— А тебе какое дело, так тебя разэтак… — заорал лагеркапо. — Бью, потому что провинился, потому что мне так хочется. Может, запретишь?
— Можешь даже убить его, если это тебе нравится… Я не об этом спрашиваю. Я спрашиваю, что ты делаешь с мусором?
— То есть как — что? Сваливаю в ямы!
— Сваливаешь? Мусор?! Вместо того, чтобы сжигать… ты сваливаешь? — От театрального шепота я медленно переходил на крик и вдруг рявкнул во все горло: — А где микрофауна?