– К вашему сведению, – начала она, – мне нравится кое-кто другой, – с фирменной улыбкой она смахнула рукой волосы и ждала нашей реакции и вопросов. В этом была вся Лин.
– И кто же это? – спросила я, положив локоть на колено, а на ладонь голову в ожидании длинного разговора о каком-нибудь светловолосом парне с миндальными глазами и оливковой кожей.
– Похоже, мне здесь делать нечего, – сказал Нат, и поднялся с травы, положив руку на плечо Дайдзо. Она положила свою руку поверх его.
– Куда ты? – спросила она.
– У меня еще литература. Я встречу тебя позже. Пока, – последние слова он сказал нам всем и удалился после того, как мы помахали ему руками. Дайдзо еще смотрела ему вслед, а потом принялась слушать рассказ Лин. Испытывала ли Дайдзо чувства к нему? Даже если так, эта мысль меня расстраивает. Я внимательно смотрю на нее, и вижу, что она о чем-то размышляет. А когда она встречается со мной взглядом, то ярко улыбается и я улыбаюсь ей в ответ. Дальше, мы продолжали слушать о парне, внешности которого, я не угадала. На самом деле это был голубоглазый брюнет из другой школы, которого звали Сэт. На секунду я взволновалась, но потом успокоилась. Дилан остался лишь в моей памяти и в моем сердце. Больше его нигде нет. Больше не стоит волноваться.
После школы я повернула на улицу Пасифик-Хайтс. Прошла мимо зеленого парка с детской площадкой; мимо всех кофейнь, итальянских кафе, богатых бутиков и наконец, среди всех светлых домов я нашла тот самый дом, который отличался всем. Я всегда любила ходить по этому району. Было в нем что-то прекрасное и одновременно обычное. А может это люди? Хотя все в Сан-Франциско добры и гостеприимны. Наверно сама улица на меня так действует.
Возле дома Алана было не так тихо, как это бывало раньше. Большая деревянная дверь была открыта, и оттуда выходил незнакомый мне человек в черном костюме с большим белым чемоданом и маленьким коричневым. Он вышел со двора и направился назад черной машины, где отворил багажник и вложил в него весь багаж. За этим мужчиной вышла миссис Хольтз. На ней было строгое, черное платье, поверх которого, она надела длинное серое пальто. Волосы у нее были уложены в высокий хвост, и в руках она несла сумку. Она спешила. Стоя у порога дома, она крепко обняла мистера Хольтза, который выглядел грустным. Они о чем-то говорили и головы у них постоянно оборачивались в окно Алана. Его не было с ними внизу. Он не собирался прощаться с ней. Миссис Хольтз поспешила в машину, а Николас все еще стоял там. В окне на самом верху я видела Алана. На его лице отразилось разочарование, перемешанное с грустью.
Я встретилась глазами с миссис Холтз и надеялась на то, что она меня не узнает. Но она лишь улыбнулась в спешке и произнесла:
– Добрый день, Эллизабет. Если ты к Алану, то он дома, – имя своего сына она произнесла запнувшись. Это было то ли от грусти, то ли от спешки. Но когда она снова подняла на меня взгляд, то я увидела, как в ее глазах блеснули слезы. Она была отвергнута собственным сыном из-за своего выбора. Не думаю, что она себя простит.
– Вы надолго? – спросила я ее. Думаю, такого вопроса она не ожидала, поэтому удивленно покосилась на меня.
– Я… – начала она, – Не знаю. Надеюсь, что нет.
– Удачной поездки, миссис Хольтз, – сказала я и зашла во двор. Когда я уходила, то увидела в ее глазах страх. Страх быть отвергнутой собственной семьей. Правда, даже этот страх не заставил ее передумать. Я все же надеюсь, что она вернется как можно скорее. Алану нужна мама, даже если она была не слишком внимательна и заботлива в последнее время.
Мы лежали на кровати. Просто лежали и согревали друг друга объятиями. Рассказывали о том, как провели день или что ели на завтрак. Смотрели в окно, любуясь облаками, и ловили руками лучи солнца. Такие мелочи делали меня в несколько тысяч раз счастливее и беззаботнее. Мне хотелось проводить так каждый день с ним на протяжении вечности. Просто вечность беззаботной любви. Просто любви. Больше ничего.
– Она вернется, Алан, – говорю я, играя с его пуговицей на рубашке.
– Знаю. Просто… – он осекся.
– Просто что?
– Как можно называть себя матерью после такого? Она редко бывала со мной, и отец тоже. По крайней мере, он не хотел уехать и оставить свою семью ради картин.
В ответ я лишь прижалась крепче к нему. Я чувствовала, его тяжелое дыхание на макушке, и монотонный стук сердца под своей ладонью.
– Она любит тебя. Любовь заставит ее вернуться, – произнесла я.