Выйдет — согласился и тесть, — из него, из парнишки нашего, выйдет, и налил вина, радуясь, что поставил жизнь свою на такое дело, в котором есть перспектива, или, скажем, так, будущее, и что он, даже когда умрет, будет жить в этом парне, и всегда будет каким-то образом присутствовать в той будапештской квартире, куда парнишка перевезет свою библиотеку, и детей своих, и жену. Жену себе парень, конечно, найдет в столице, в этом тесть был твердо уверен, и она, эта столичная девка, родит ему детей, и в тех детях тоже будет какая-то его, деда, частица. Кто знает, может, они унаследуют ту необычную складку на ушной раковине, которая так отличает его от других. И когда родня — будущая, которой пока еще и помине нет, — посмотрит на кого-нибудь из тех детей, они только головой покачают: ну вылитый прадед. Или пускай так не скажут, пускай скажут хотя бы: смотри-ка ты, а уши-то — от прадеда, не от того, который в Будапеште, а от другого, который в деревне. Славно-то как, думал тесть, вот было бы здорово оказаться там и это услышать. Он, правда, к тому времени давно уже помрет. Одно плохо во всем этом: не дано человеку при жизни переживать те прекрасные минуты, когда о нем вспоминают его внуки и правнуки.
6
Каждое воскресенье они все вместе обедали в кухне. В деревне об этом знали, но никого это особо не интересовало. Могли бы обедать и порознь. Скажем, молодые с парнишкой в кухне, а старики — в кладовке, которую специально для них переоборудовали в кухню: слева — мешки с пшеницей и ларь для крупы, справа — кухонный буфет, плита, сверху — лампочка в сорок свечей, нечего электричество зря расходовать, как бывает во многих домах. Но они обедали все вместе. Правда, за обедом не очень-то они разговаривали друг с другом, в основном молчали. Так что особой разницы в том, вместе они обедают или врозь, не было. Отец нашего парнишки и сейчас, в воскресенье, чувствовал себя усталым. Всю неделю он вставал в четыре утра. Деревня, где они жили, была близко от столицы. Не то чтобы совсем рядом, но близко, так что на работу можно было ездить в город. Как-то один бывший одноклассник сказал нашему молодому мужу: а ты не хочешь у нас работать, на тридцать втором? На домостроительном комбинате. Как-никак, постоянный заработок, а землю можно в выходные обработать или вечером, ей, земле, все равно, когда ты в нее мотыгу воткнешь, верно? Что говорить, верно, — ответил наш молодой муж и крепко задумался.
Пока он думал, подошла жена и увидела, что он крепко над чем-то думает, это по тому было видно, как он сидит. Она, конечно, спросила, о чем, мол. Так, ни о чем, — ответил он, потому что не хотел говорить, прежде чем не решил, как поступить. Это он сам должен решить, и не годится, если, скажем, жена вмешается и постарается склонить его, как ему отнестись к тому, что, может, определит всю его жизнь до самой смерти. Но жена не оставляла его в покое, все донимала и донимала: дескать, ты над чем-то голову ломаешь, а я ведь вижу, и ты должен мне все рассказать, потому что я тебе не чужая. В конце концов не смог он удержать свою проблему про себя, да в общем он, собственно, даже рад был, что жена от него не отстает, он это так понимал, что ее в самом деле волнует то, чем он живет, и она хочет помочь ему, а не просто из любопытства спрашивает и не потому, чтобы вышло по ее воле, не потому, что не может вынести, если хоть одна его мысль родится без ее контроля. Эти ее расспросы-допросы, которые уже переходили в обиду, он считал проявлением заботы, совершая ту же ошибку, которую совершают многие мужчины, когда отказываются от всего: от любовниц, от алкоголя — и взваливают на себя и основную работу, и всякие приработки, чтобы ценой таких усилий получить от жены немного больше любви, которой им не хватает, и все равно не получают. Когда муж на машине летит на другой конец города, чтобы привезти жену с работы домой, когда готовит обед, моет посуду вместо жены, когда все делает, но теплоты между ними не прибавляется, то он внезапно, за день или пускай за неделю, так устает, что превращается в старика, а в скором времени — в пациента Вацской больницы, а потом — в покойника, которого жена, конечно, оплачет, как положено.
Короче говоря, наш молодой муж раскололся-таки и признался жене, что он раздумывает над тем, не пойти ли ему на тридцать второй домостроительный: деньги, то, се. У жены глаза загорелись. Она и жалела мужа — в глубине души она все же любила его, — и в то же время страсть как хотела, чтобы муж в конце месяца приносил домой в конверте гарантированную зарплату, ну, пускай за вычетом небольшой суммы, которую он с приятелями пропьет в корчме в день получки. Все равно это было очень много по сравнению с ничем. И она быстро помогла мужу принять правильное решение.