— Нет, не ашал.
— Давай бумажка-билетик!
Попугай выкинул желтенький билетик, а старьевщик дал Яшке пятачок. Парень сбегал за хлебом, поделился с Чернышом и вышел на работу. Он на глазах Махамаджана чувствовал себя спокойно и заливался как соловей:
— Счастье, счастье, которое кому на роду написано. Продаю за один пятачок! Кому какая судьба, можно узнать за пятачок!
Прохожие улыбались, слушая Яшкины крики, и разбирали билетики. Мудрый Шакир прочел другой билетик Махамаджана и покачал головой.
— Плохо, — сказал он. — У тебя есть большой враг, он тянет к тебе руку. Билетик говорит: «Бросай, Махамаджан, свою дорогу, ищи новую, там твое счастье, а здесь лежит беда».
— Кому верить? — спросил Махамаджан. — Плохая птица, врет она.
— А может, твой аллах врет, птица здесь ни при чем, — вступился Яшка за попугая.
— О аллах, когда ты говоришь правду? Что может делать Махамаджан, он всю жизнь собирал тряпье?!
Старьевщик был опечален, что аллах дал ему две дороги, он не знал, по которой из двух идти, но все же пошел по своей старой дороге — не бросил собирать тряпье. Только брать билеты ни за что больше не хотел Махамаджан; на приставания Яшки он крутил головой и говорил:
— Пусть берет другой, Махамаджан не хочет.
Яшка подсмеивался над старьевщиком:
— А может, твоя правильная судьба в третьем билетике?
— Нет, нет. Махамаджан знает свою судьбу. Аллах дал ему мешок и научил кричать: «Старье биром!» — и Махамаджан будет кричать.
— А если мне надо на хлеб, где я возьму, когда ты не хочешь брать билетики? — спрашивал Яшка.
— Махамаджан так даст, Махамаджан добрый.
Яшка все-таки решил сходить на Рыбную. Он шел и договаривался с Чернышом:
— Ваське на глаза попаду — на тебя вся надежда, выручай. Слышишь?
Черныш прыгал Яшке на грудь и пытался лизнуть в лицо.
— Хватай Ваську прямо за икры!
Рыбная шумела сильней, торговали не одним барахлом, а хлебом и мясом.
— Ждут, продажные души, выгоним все равно, — ворчал Яшка.
Здесь разбирали билетики ходко. Гимназисты, гимназистки, торговки — все загадывали про белых и про свою жизнь.
Ненавидел Яшка Рыбную, Георгиевскую, Воскресенскую, Проломную и другие богатые улицы, где жили торговцы и купцы. А все-таки кричать и кланяться богатым людям приходилось. Кланялся и попугай: у Ефима Спиридоныча учили его раскланиваться с богатыми, хорошо одетыми, с поклоном подавать им билетики, а бедным, оборванным выкидывать их нехотя, небрежно.
В большой толпе попугай повеселел, он прыгал, охорашивался.
— Счастье, счастье, которое кому на роду написано! — выкрикивал Яшка.
Сзади подкрался Васька.
— А, голубчик, вот и попался! — И он крепко обхватил Яшку. — Теперь посмотрим, как ты с Ефим Спиридонычем рассчитаешься. Не уйдешь!
— Пусти!
— Не артачься. Поехали на Суконную, поехали!.. — Васька потянул Яшку за собой.
— Черныш, возьми его!
Черныш кинулся на Ваську. Тот отскочил и закричал:
— Колька, Колька, иди! Поймал!
Прибежал Колька, и оба они накинулись на Яшку. Яшка отбивался только одной рукой, другая была занята клеткой и птичкой-счастьем. Черныш боролся с яростью. Но ему камнем раскровянили морду и зашибли ногу. Рыночные барахольщики и ребята обступили кругом и не вмешивались в драку.
— Ну, кто кого? Ну-ну! — подзуживали они.
Барахолка на Рыбной всегда любила поглазеть на драки и никогда не заступалась за обиженного — радовалась и хохотала только.
У Яшки вырвали клетку, самого его скрутили по рукам и хотели уже вести к дяденьке на расправу, как к толпе подошел красноармеец и крикнул:
— Что там? Дорогу! Расступись!
Толпа расступилась. Красноармеец глянул, узнал Ваську, Кольку и Яшку.
— Довольно! Вы, голубчики, со мной пойдете! — взял Ваську и Кольку за руки. — Яшка, за что они тебя?
Красноармейцем оказался Ханжа.
— Поворачивайся! — командовал он Ваське и Кольке. — Иди вперед. Не бежать — вот! — Ханжа показал револьвер. — Мордобойством заниматься?!
Вышли с рынка.
— За что… говоришь? — переспросил Ханжа Яшку.
— Ушел я от Ефимки и птичку унес.
— Молодец! Так и надо.
— Ханжа, пусти, не будем мы! — начали упрашивать Васька и Колька.
— Помалкивать. Пустить, чтобы вы мордобойство производили, буржую Ефимке служили.
— Не будем. Ведь жить надо… голод, сам знаешь.
— На чужой шкуре выезжать неладно. И старика Ефимку подберем, теперь не время только.
— Пусти, не будем, уйдем от Ефимки! — клялись ребята.