Подумал Ханжа.
— Ладно, уходите, только чтобы не трогать никого, и Яшку тоже. Правильно он поступает, по закону. Он работает, ему и птичка. Яшку и других не трогать. Узнаю, приду.
Васька и Колька бежали на Суконную и ругали по дороге Ханжу:
— У, рыжий дьявол… Он, пожалуй, и на Суконную придет.
— Ты, Ханжа, у красных теперь? — спрашивал Яшка. Он с завистью глядел на военную форму своего товарища и на револьвер.
— У красных, Яшка. И ты иди к нам!
— Возьмут? Мал я?
— Возьмут, дело найдется — на побегушки к котлу.
— Кормят они? Я наголодался и об одном все думаю — жрать. Никак не наемся.
— Хорошо кормят. Я там поговорю о тебе, может, и возьмут. Наш отряд на Арском поле стоит, в казармах.
— И револьвер мне дадут?
— Всем, и тебе, если примут… Ишь, белых ждут. Послушай — об этом только и говорят. Не хотят расставаться с капиталом.
— Красные дома у них хотят отнять?
— А что? Тебя, а таких рабочих, как ты, тысячи, в подвале оставят? Ясно, возьмут.
— Понимать ты, Ханжа, много стал.
— У нас каждый день митинги, к сознательному приучают… Есть дураки — берут? — спросил Ханжа про билетики.
— Теперь про белых загадывают.
— Гадай не гадай, а все по-нашему будет. Ну, товарищ, прощай! — Ханжа подал руку.
Яшка задержал его руку и сказал:
— Ефимку бы забрал ты, чего он ребят мучит и тебя порол.
— Не до него теперь. Если тебя поймают и обидят, ко мне беги, прямо на Арское.
— А белые придут?
— Не пустим, у нас одно решение: никому, кроме нас, не бывать!
Яшка торопился в свой подвал и радовался:
«Ишь, товарищем назвал. На равной ноге, выходит, стоим. Одинаковы, одна цена. А как он их револьвером-то пугнул!»
— Черныш, айда на Кабан, морду тебе окровянили — промою. Я им припомню, не спущу, когда у красных буду и получу револьвер.
Яшка спал в своем подвале, рядом с ним попугай и Черныш, и блохи свободно прыгали с собаки на человека, на птицу… Низкое окно подвала, ниже тротуара, было забрызгано грязью. На него насела пыль, и Яшке казалось, что была ночь, тогда как веселый день давно гулял по городу. Яшку разбудил колокольный звон. Звонили на всех церквах самые большие колокола, как в пасхальные дни. Вышел Яшка с Чернышом и птичкой-счастьем на улицу.
«Кто это им языки развязал?» — думал он про колокола.
Улица была не вчерашней: магазины и лавки открыты. Ставни с окон, доски с дверей сбиты. Женщины, гимназистки — все на улице в белых платьях. И офицеры с погонами по-прежнему, по-царскому.
«Вот так штука: белые, выходит, пришли!» — решил Яшка.
Не ожидал все-таки он, что так скоро и легко белые возьмут Казань, опешил и прислонился к стене сообразить, как же теперь быть ему. А колокола гудели, и не слышен был голос Махамаджана, точно старьевщик не ходил в тот день по улицам и не пел свою вечную песню о хлебе и тряпье.
Центральная, богатая, одетая по-праздничному Казань расходилась по церквам и магазинам — молиться, продавать и покупать.
Еще не умолкли колокола и не отошли церковные службы, как с Арского поля полетели над Казанью в крепость, где засели юнкера, пушечные снаряды. Рабочие и красноармейцы начали наступление на город.
А потом из артиллерийских казарм на берегу озера Кабан и с Волги полетели снаряды, а из крепости — навстречу им.
Умолкли церковные колокола, и меньше стало на улицах женщин в белых платьях, а забегали и засуетились офицеры, кадеты, гимназисты, студенты. Надели они свои светлопуговичные мундиры, тужурки и вооружились. Они не хотели пускать красных в Казань; хотели удержать свои дома, торговлю, а рабочих в подвалах, с окнами ниже тротуара и без хлеба, на вы бое.
Понимал все это Яшка.
Рыбный рынок был, как прежде, при царском строе. В один день достали все из земли, из потайных складов.
Яшка встретил Моркву.
— Папиросы лучшие, крымские, табак турецкий. Прибыл только сегодня, нет ни у кого — лучший! — кричал он.
— Врешь ведь? — спросил Яшка.
— О чем ты?
— Да про табак, что сегодня прибыл.
— Не вру, правду говорю. Это ведь не красные, у которых ничего нет, а у белых раз-раз — и готово!
— Вчера ты ими торговал.
— А ты молчи!.. Все верят, и папиросочки ходко идут. Курить сразу сильней стали. Бабы вот сегодня чуть ли не все курить начали. Отчего это? От радости, что ли? Что, брат, моя власть верх взяла?
— Взяла, надолго ли?
— Ты думаешь, вышибут?
— Думаю. Со всех сторон палят, послушай.
— И наши не дремлют, засели крепко.
— Красные все равно верх возьмут.
— Я вот крикну, что ты за них, и заберут тебя!