В одном селе живет слепой мальчик. Он километров на десять уходит один. И реку Инсу переходит один по тоненькой-тоненькой жердочке. В другом есть бездонный овраг. Весной или в дождь, сколько бы ни лилось в него воды, через пять минут не будет ни капли. В третьем живет собака, которая ходит одна в лавочку. Хозяйка даст ей в зубы корзинку, в нее записку к продавцу. Продавец уложит в корзинку хлеб, колбасу, мясо, что угодно, и собака ничего не тронет.
— Это ты врешь, — сказали мы. — Перед самым носом колбаса, мясо — и не тронет? Врешь! Сочинил!
Тут Гриша обиделся:
— Сочинил? Ладно. Молчать будем, — и долго молчал.
Насилу мы его уломали еще рассказать что-нибудь.
Середь прогулки Гриша вдруг спохватился:
— Мне домой надо. Председательша меня на день отпустила, а ночью, говорит, лошадей пасти будешь.
Мой ровесник Гриша уже работал в колхозе: боронил, пас лошадей, ворошил сено. К нашему приезду у него в колхозной книжке было записано шестьдесят два трудодня.
— А ты завтра опять с нами, — стали мы уговаривать Гришу.
— Так и гулять каждый день, — буркнул он сердито и убежал.
На другой, на третий и на четвертый день, так с неделю, мы гуляли одни. Адашевские ребята были на работе: окучивали картошку, пололи огороды, ворошили и сгребали сено, нянчили своих меньших братьев и сестренок. Гришу я встречал всякий день, но каждая встреча получалась у нас все хуже и хуже. Один раз он тащил от Инсы две большие охапки березовых веников для козы на зиму.
Я крикнул:
— Гриша, погоди меня!
Он остановился.
— Отнесешь веники — пойдем купаться, — позвал я.
— Ишь раскупался! — сказал он и сердито пошел дальше. А я остался с обидой.
В другой раз он шел на конный двор с уздой в руках и, когда я окликнул его, даже не остановился. Я догнал его и сказал:
— Какой генерал, и остановиться не хочет!
— Нам некогда расстаиваться со всякими…
— С какими? — пристал я.
— Вот прилип! — огрызнулся он и прибавил шагу.
Конный двор был недалеко, там колхозники запрягали лошадей, и я не стал больше приставать к Грише. В третий раз получилось еще хуже. Гриша со своим деревенским приятелем лежал на колхозном току, стерег снопы. Оба ели репу. Я подошел и попросил:
— Угостите меня репкой!
Гриша будто ничего не слышал, а приятель его показал мне кукиш и крикнул:
— Проваливай! Вас белым хлебом кормят.
Гриша молча взглянул на меня, но лицо у него было такое же, как у приятеля.
Тут я разозлился не на шутку. Я кинулся к детдому как ошпаренный и крикнул нашим самым шалунам-коноводам:
— Пошли!
— Куда?
— К Гришке Бакулину. Воровать репу.
— Вот догадливый! — засмеялись ребята. — Да мы давно уж кушаем и репку и огурчики.
Они поманили меня в высокий конопляник. Там, в ямке под охапкой сена, был целый склад репы, огурцов, моркови, гороху.
— У кого нарвали? — спросил я.
— Рвали — имен не спрашивали. Ешь!
Но мне хотелось досадить именно Гришке, я пробрался к нему в огород и опустошил полгрядки репы. Я не съел ни штучки, от злости мне и есть не хотелось, а выдергал и разбросал по сторонам.
На другой день меня и еще трех парнишек послали в лавочку за хлебом. Получили мы хлеб, идем мимо конопляника, где склад огурцов, и вдруг над коноплей поднялась Гришина голова. Потом взмахнула рука, и в спину мне шлепнулся камень.
Мы тут же положили хлеб на траву и тоже взялись за камни. Гриша не пустился удирать, а один пошел на нас четверых. Мы оробели перед такой смелостью, подхватили хлеб и побежали домой. А Гриша кричал нам вслед:
— Воришки, дармоеды! — и сыпал камень за камнем.
Во время обеда наша заведующая Анна Павловна как-то по-новому поглядела на меня, потом подошла, погладила по плечу и сказала:
— Ты что плохо ешь? Невкусно, что ли?
Во мне все так и дрогнуло. Я сразу, в один миг понял, что я в самом деле воришка, дармоед и еще хулиган. Гриша прав, когда и говорить со мной не хотел и сыпал в меня камнями. Хлеб и щи застряли у меня в горле.
— Невкусно? — переспросила Анна Павловна.
Я ничего не сказал и заплакал.
Анна Павловна ласково взяла меня за плечи и позвала:
— Пойдем ко мне.
У нее в комнате лежала на столе груда огурцов, моркови, репы и разной ботвы, свежей и повялой.
— Узнаешь? — спросила Анна Павловна про эту груду.