Но где же деревня? Она начиналась как раз от поворота дороги и тянулась над рекой, окруженная с трех сторон большими плакучими березами. Теперь вместо деревни чернело пожарище, а от многих берез уцелели редкие обгорелые уроды.
Кругом стоял бурьян. И там, где были колхозные конюшни, скотные дворы, дом и большой сад Нагорнова, — везде бурьян.
За войну Гаврил Петрович перевидал немало таких картин, но не допускал мысли, что и его Новоселки сожгла, разбила, искромсала война. Он знал, что Новоселки попали в оккупацию, давно не имел из дому никаких вестей и все-таки упрямо, бережно нес его в своей памяти через смертные дни и чужие страны таким, как оставил.
Жена не старела. Во дворе по-прежнему была спокойная важная корова, табунок пугливых овец и горластый разноперый птичник. Менялись только дети, но к лучшему: поднимались, умнели.
Перебегая глазами от одного мертвого дерева к другому, Нагорнов заметил, что впереди у дороги стоит деревянный столб с широкой исписанной доской, а за ним маленькая нелепая построюшка из обгорелых бревен, ржавого железа, кусочков фанеры.
Нагорнов подошел к столбу. На доске было написано:
Товарищ, остановись и прочитай!
Здесь до фашистского нашествия была деревня Новоселки. Жилых домов 121, сельсовет, школа-семилетка, мельница, коне-, птице-, овце- и молочнотоварная фермы, тысячи плодовых деревьев.
Изверги сожгли все постройки, вырубили все плодовые деревья, разграбили все колхозное имущество.
Гаврил Петрович несколько раз перечел эту страшную повесть, затем перешел к построюшке. На фанерной двери белела надпись мелом: «Новоселковский сельсовет и правление колхоза».
Дверь, несмотря на ранний час, была не заперта, и Нагорнов вошел в построюшку. В тесной комнатке с маленькими оконцами спали на солдатских топчанах два бородатых человека.
Как ни тихо вошел Нагорнов, но хлибенькая построюшка вся дрогнула, заскрипела дверью и полом. Спящие проснулись. В коротко остриженном, гладко побритом пришельце, одетом в военную одежду с орденами и медалями, они не узнали своего однодеревенца столяра Гаврилу. А Гаврил Петрович не узнал в поседелых бородачах своих ровесников, председателя сельсовета Кузьму и председателя колхоза Степана.
Степан, более юркий, чем Кузьма, спустил ноги с постели, не целясь, попал в коли́шки, встал, пригладил ладонями лохматые волосы и спросил Гаврилу Петровича:
— Откуда, товарищ, из района?
— Нет, подальше.
— Из области?
— Еще подальше.
Тут заторопился и Кузьма и скоро тоже был на ногах.
— Откуда же? — продолжал Степан.
— Из Берлина. Гаврил Нагорнов. Отвоевался.
— Нагорнов?! — вскрикнул Степан. — А тебя тут сколько раз хоронили.
— Всех нас хоронили, а вот живем, — буркнул Кузьма и крепко обнял Нагорнова.
Затем обнял его и Степан.
— Из Берлина. Ну, как там? — спросил он. — Здорово повоевали?
— Лучше некуда. — Гаврил Петрович глубоко вздохнул. — Как тут у вас? — и снова вздохнул. Было страшно спрашивать, точно подниматься в атаку, но и обойтись молчком нельзя. — Где мои?
Кузьма нахмурился, опустил голову. Степан быстро вышел, будто по неотложному делу.
— Твои… там… — Кузьма ниже опустил голову.
— Расстреляли? — догадался Нагорнов.
— Да.
— Всех?
— Да.
— За что?
— Аннушка укрывала нас, партизан.
— Где схоронены?
— Не знаю. Увезли куда-то в лес. — И Кузьма вышел.
Гаврил Петрович, не сознавая, что делает, схватился руками за столешницу. Она треснула, один край отломился. Гаврил Петрович зло бросил обломок, пинком ноги открыл дверь и пошел сквозь бурьян туда, где была его усадьба.
Там лежало широкое пепелище и в нем зияла страшная рваная яма, какие оставляют тяжелые авиационные бомбы. Нагорнов перегнулся через край ямы, внимательно оглядел ее рыжую глинистую глубину. Заметил на дне большой, посинелый в пожаре гвоздь, возможно, от его, нагорновской, стройки, но не сумел узнать его в лицо и не получил от этой находки никакой радости. Негодный для хозяйства и бесполезный для души гвоздь Нагорнов оставил лежать в яме, попросил у Степана железную лопату и начал перекапывать пепелище. Ему хотелось найти что-нибудь определенно свое, к чему касались руки его жены, его детей.
Деревянное, понятно, сгорело. Но железное: топор, молоток, скоба, крючок от двери должны сохраниться. И копал, копал. Стало жарко и от работы, и от поднявшегося солнца. Нагорнов сбросил гимнастерку и продолжал копать.