А теперь плотины размыты, пруды ушли, вместо них остались мелкие грязные лужи. Местами река сжалась в такой узенький ручеек, что можно перепрыгнуть без всякого усилия. Где, бывало, не увидишь дна, сейчас появились песчаные островки, многие из них уже заросли осокой. Еще несколько лет, и река умрет — отшумит вешними водами, как овраг, затем до следующей весны обратится в цепочку бочагов, отделенных друг от друга зарослями всяких болотных трав. Со временем и бочаги затянутся илом, высохнут.
Я попытался выяснить, почему рухнули плотины, ушли пруды. Оказалось, что переменила судьбу Вори и других малых рек изменившаяся хозяйственная жизнь района.
В недавнем прошлом в деревне Ахтырка была водяная мельничка, плотину и пруд держали для нее. А когда в районе появились крупные механизированные мельницы, ахтырская и еще многие вроде нее, кустарные сделались ненужными, закрылись. Речки, плотины, пруды остались без хозяев и заботников.
Однажды этим летом я шел по берегу Вори, отмечая новое обмеление, новые острова и раздумывая, как приступить к спасению реки. Пусть не нужны пруды для мельниц, но ведь нужны для водопоя, для купания, иногда для поливки огородов и садов, нужны как отдых, как красота, обновляющая человека.
Навстречу мне группами, вереницами шли купальщики. В жаркое время они съезжаются на Ворю тысячами, со всей дороги от Москвы до Загорска. Купальщики с тоской оглядывали обмелевшую реку с широкими песчаными заберегами: все мало-мальски глубокие места были уже заняты.
Вот еще вереница: впереди сухонький, шагистый старичок, за ним с десяток загорелых мускулистых пареньков и девушек. Все они сильно нагружены чем-то и крепко обуты, как в дальнюю дорогу. Я, остановившись, начал оглядывать их с откровенным любопытством.
Старичок перехватил мой взгляд, тоже остановился и спросил:
— Вы, гражданин, из местных?
— Да.
— Тогда укажите нам хорошую полянку. Поближе к речке, поуютней и где обосноваться можно без ущерба чужому интересу — словом, ничейную.
Около Вори еще немало «ничейных» уютных мест, и вскоре мы нашли полянку среди дубков, рябин и черемухи. Полянка была сухая, вся в густой траве, цветах и земляничнике, на котором висели гроздья спелых ягод.
— Ну, гвардия, — обратился к своим спутникам старичок, — подходящее местечко?
— Хорошее… Куда же еще!.. — отозвались ему спутники.
— Тогда осядем. Можете развьючиваться.
Старичок сбросил свой рюкзак, поблагодарил меня за услугу и попросил, чтобы завтра я зашел к ним для делового разговора: сегодня они сильно устали и сразу же, как раскинут палатку, лягут спать.
Я сказал, что надоедать не собираюсь, но хотел бы знать, кто они такие и зачем пришли на Ворю.
— Мы — друзья малых рек.
— Знаю всяких друзей, но про таких никогда не слыхал, — заметил я.
— И не могли. Откуда же? Мы первые. Вот все тут. И мы совсем недавно стали друзьями.
Слово за слово, и путники оживились. Были уже разобраны котелки, кастрюли, рыболовные сетки, удочки, ботанические папки, поставлена палатка, разведен костер, приготовлен и выпит чай, а мы все говорили и говорили…
— …Забыли познакомиться, — спохватился вдруг старичок и протянул мне руку. — Я Петр Иванович Куроптев, учитель географии, ныне пенсионер. — Затем назвал своих спутников — все они были учениками разных московских школ — и продолжал рассказывать: — Я сызмала полюбил шатучую жизнь и куда только не совался по глупости! Лес мне подавай самый раздремучий, омут — самый разглубокий. Сколько раз и плутал и тонул!
Сначала все мои приключения происходили в родных местах, на реке Рузе. Потом, когда вырос, кинулся на Кавказ, на Алтай, в Киргизию. Двадцать восемь летних отпусков провел в горах. Глаза у меня жадные, а сердце горячее и дурное, тянут меня в самую кручь да высь. Мне и неподсильно, а все равно карабкаюсь. На этом я израсходовал свое здоровье, горы стали не по мне.
А глаза и сердце все не могут успокоиться. И пошел я бороздить нашу русскую равнину где пешком, где на лодке. Особенно полюбилось мне на лодке по малым речкам. Есть такие уголки — не выговоришь. Красотища не уступит Кавказу с Алтаем. Завел себе резиновую надувную лодку, подговорил своих учеников. Можно — плывем, нельзя — лодку на плечи и пошли. Кругом рыба, дичь, ягоды — выбирай самое разлюбезное. Расчудесно шло время, расчудесно…
А замечаю, что на душе у всех лежит какая-то тень, стыд какой-то, вроде мы не дело делаем. Надо сказать, что не совсем попусту плавали: кто камни, травы собирал, кто частушки записывал, кто фотографировал, а полной радости нет и нет. Тогда я решил устроить самокритику. Тут все и объяснилось, и очень интересно: один только заикнулся, а другой уже подхватил его. Оказалось, что на душе у нас одна тень и стыд — весь советский народ трудится над переделкой природы, а мы ни палец о палец, только любуемся ею. Начали мы искать для себя серьезное дело. И больше всего пришлись нам по душе малые реки.