Он бы много отдал за одну минуту сидения на месте экскаваторного машиниста.
Тансык пошел к бригадиру.
— Я хочу быть хозяином машин, — сказал он.
— Машинистом? Каким, на какой машине?
— На всех. Повернул бы ручку — и машина послушалась.
— Сразу на всех нельзя. За все возьмешься — ни с одной не справишься. Ладно, что-нибудь придумаем.
После того как Тансык сделался бурильщиком и начал зарабатывать четыре-пять рублей в день, бурильное дело среди казахов стало уважаемым. Если раньше все хотели быть инженерами, то теперь потянулись в бурильщики. Борискин ежедневно получал заявления:
«Хочу в бурильщики».
Бригадир указывал на другие работы: кладка мостов, кузнечное дело, постройка бараков, но все это было не так соблазнительно. Людей привлекали заработок и чувство соревнования с Тансыком. Каждому хотелось быть, как он. Елкин, бригадир и сам Тансык втолковывали, что нельзя всем быть бурильщиками.
— Куда же девать бурильщиков?! Надо слесарей, плотников, кузнецов. Идите!
Казахи не хотели.
— Нельзя в бурильщики, будем землю копать.
Была какая-то стадность в людях, которая толкала их на одно дело. Требовался пример, длительное убеждение, чтобы перевести человека на новый путь.
В конторе шли разговоры о курсах для казахов.
— Мы сдвинулись с мертвой точки, — говорил Елкин. — У нас укрепилась сдельщина, казахи хотят зарабатывать, а следовательно, и работать. Началась массовая тяга к учебе. Вот, — он тряхнул пачкой заявлений, — просятся в бурильщики. — Он говорил знакомые слова, которые можно ежедневно видеть в любой газете, но они казались новыми, радовали всех — коменданта, завхоза, профсоюзников.
— Я думаю, время побегов, угона лошадей миновало…
Открылась дверь. Вошел казах Айдабул. Он был замечателен тем, что ежедневно с раннего утра приходил к дверям кооперации, часа по три выстаивал до открытия. Жадность к покупкам и боязнь запоздать, получить меньше, не давала ему сна и покоя, гнала к лавке. Заметив огонь в лавке ночью, он бежал узнать, не открыто ли, не дают ли чего.
— Не мешай, здесь собрание, потом придешь! — зашикали на него.
Айдабул приложил руки к груди, склонил голову и проговорил:
— Рабочие идут в степь.
— Что? — Елкин бросил пачку заявлений. — Что ты говоришь?
Айдабул повторил:
— Идут в степь, — и, сделав жалостную мину, он закатил глаза. Айдабул хотел показать, что понимает горе начальников.
Елкин прервал заседание и выбежал из конторы. За дверью стояла вся полусотня казахов, работавшая на выемке.
— Вы куда? — спросил Елкин.
— Бери нас в бурильщики, — ответили ему.
— Да вы с ума сошли! Куда мне такая уйма бурильщиков?!
— Плати пять рублей.
— Не могу.
— Тансыку платишь? Тансыка любишь и платишь?
Елкин вызвал все начальство, и все принялись уговаривать казахов остаться, обещали курсы, хорошие заработки в будущем.
Казахи твердили одно: «Плати пять рублей!»
Айдабул расписывал, что у казахов есть табуны, поля, надо сеять, идти на джейляу.
— И дома казах может заработать пять рублей.
— Пусть идут, у кого есть табуны, — сказал Елкин.
— Все уйдут, — проговорил Айдабул.
Елкин послал на выемку за Тансыком.
— Ну-ка, поговори с ними! — велел он ему.
Тансык поболтал-поболтал, плюнул и сказал:
— Пусти их! Станут умные, вернутся.
— Правильно! — одобрил Борискин. — Лучше постоим немного, зато разом вылечим всех.
Казахи получили расчет и ушли. На выемке прекратилась работа. Елкин сидел в конторе, писал докладную в Главное управление и ругался:
— Что за психология? Где не ждешь, там — бац! — подвели! Нельзя строить никаких планов.
Тансык лежал в опустевшей юрте казахов, где остался один Исатай, и пел про степь. Он не думал уходить в нее, но спеть про нее ему захотелось. Он был уверен, что ушедшие скоро начнут возвращаться.
К вечеру один из ушедших вернулся. Тансык схватил его и повел в контору.
— Один есть! — крикнул он. — Один стал умнее.
— Почему ты ушел? — спросил Елкин.
— Айдабул сказал: «Пойдешь, начальник даст пять рублей». Я проходил день…
— И ничего не получил…
— Я сказал Айдабулу: «Плати мне пять рублей, ты увел меня с работы». Айдабул засмеялся. Тогда я сказал: «Плати три рубля». Айдабул ничего не дал. Я сказал: «Пойду назад и буду получать три рубля».
Наутро вернулись все. Они, как и первый, потребовали от своего вожака Айдабула плату, и вожак бежал от своих ведомых: он испугался, что его поколотят или отнимут деньги.