В Огуз-Окюрген прокладывали временную колесную дорогу. Компрессор заполнял все ущелье своим шумом. Бурильщики, как осы, лепились по скалам, запуская в них свои жала.
Тансык управлял компрессором. Урбан помогал ему. Тансык, как некогда Лубнов, сидел на бензиновом баке, курил трубку и слушал. Он, как регент, знал все голоса своего хора — колес, валиков, подшипников, пружинок. Замечая фальшь, кричал, чтобы Урбан подлил масла туда-то, прочистил то-то.
Урбан с масленкой и тряпкой ходил вокруг машины. У него был толковый взгляд, подвижность и ловкость.
Иногда Тансык подзывал Урбана, разрешал ему присесть, закурить трубку и поучал:
— Запомни голос машины, и она сама скажет, где плохо.
Бригадир по нескольку раз в день проведывал машину и машинистов. Глядя на них, он ухмылялся и говорил:
— Как истовые…
— Подожди, я буду бригадиром, — заносился Тансык.
— Дело явное, от машиниста до бригадира раз плюнуть, — подбадривал Борискин. — Не только бригадиром, инженером будешь.
Машинист Тансык и помощник Урбан жили рядом с машиной в камышитовом шалаше. Ночами, когда умолкал компрессор и уходили бурильщики, они ложились на кошму и подолгу разговаривали. Им не спалось, они не испытывали усталости. Радость и надежда постоянно подталкивали их, держали в удилах, бодрили.
— Построим дорогу, я пойду учиться на инженера, — скажет Тансык и посмотрит на Урбана.
— Я буду машинистом, — скажет Урбан.
— Надо непременно сделаться инженером, — начнет убеждать Тансык, хотя Урбан и не сомневается, что надо. — У нас столько работы: оросить все пески, построить много-много дорог, разорвать горы. Мой брат Утурбай говорил: «Паши землю, сей пшеницу». Мне жалко Утурбая. Теперь бы он говорил: «Делай что хочешь — человек все может» — и был бы машинистом. Ты, Урбан, не будешь сердиться, если я стану инженером?
Урбан не понимает, на что сердиться?
— Мне будут больше платить, и потом я буду твоим начальником. Знаешь, я думал, что умей копать землю — и будешь инженером. Какой дурак! Теперь я знаю, что нужно много-много всего уметь.
Урбан вздыхает. Он до помощников добрался еле-еле. Учиться на инженера — от этого у него кружится голова, ему кажется, что он снова у Ключарева и глядит на машину.
— А я буду инженером, — продолжает Тансык. — Инженер — хозяин на земле, все знает и ничего не боится. Каждый человек должен стать инженером. Урбан, можно всем стать инженерами?
— Не знаю.
Лежат и разговаривают, все пытаются разгадать, что будет. А по ущелью мчится ветер, встряхивает шалашик и ревет, как бык.
Попутная машина привезла Исатая. Старик все время двигался вместе с дорогой. Она уперлась в ущелье Огуз-Окюрген, приехал и он. Исатай был еле жив, плохо ходил, жаловался на грудь, даже рука не могла просить милостыню — падала.
Тансык пожалел старика и сказал ему:
— Живи здесь, я буду давать тебе хлеб, который давал бы отцу и матери.
Исатай остался, он занял угол в шалаше и тихо лежал в нем. Старика больше не мучили подозрения, что дорога принесет казахам новое горе. Он слышал достаточно много похвал, радости, надежд и хвалебных песен.
В управлении строительства шли споры — пробивать ли тоннель или оставить речку в ущелье. Дедов упорно защищал свой проект. Он сделал расчет, по которому выходило, что тоннель обойдется дешевле мостов. Елкин не менее упорно воевал против тоннеля. На заседаниях он стучал кулаками и кричал:
— Я не могу играть ва-банк! Я никогда не соглашусь рисковать государственными миллионами только потому, что честолюбие некоторых товарищей кружит им головы. Мы собрались здесь не удивлять кого-то тоннелями, а делать дело — быстро, дешево и хорошо.
— Мой проект обойдется дешевле, — твердил Дедов.
— Расчет преуменьшен, надо повысить расходы вдвое.
— Вы меня обвиняете в неграмотности…
— В том, что вы прицепились к скверному проекту.
Были голоса за Елкина, были и против. Елкин нервничал, суетился, страдал. Его бесило упрямство Дедова. Он часто прибегал к Борискину, измученный, злой.
— Дай мне чаю, — просил он, но тут же, забыв про чай, начинал ругаться. — Я убежден, что тоннель влетит нам в копеечку, а потом, чего доброго, придется его забросить. Здесь бывают землетрясения, тоннель при самом малейшем толчке обвалится. Я бы хотел иметь диктаторские полномочия, я бы приказал молчать про тоннель, штрафовал бы за самое слово.