Дедов озлился:
— Я всегда защищаю свое мнение.
— И они проваливаются.
— Это пройдет!
— А если я взорву разом?
— Не позволят, здесь не ребячья игра — строительство!
— Нечего разводить кисель — рвать так рвать!
Поднялся спор. Люди повскакали, бросили папиросы — курить некогда. У бригадира нашлись сторонники. Елкин был ошарашен: Дедов за него; бригадир, опытный, толковый мужик, — против. Непривычная расстановка сил. Один точно поумнел, сделался человеком расчета, другой поглупел, забыл и опыт и осторожность.
Совещание раскололось надвое. Трещинка стала известна рабочим и расколола всю армию строителей. Люди не спали ночей, спорили, делались чуть ли не врагами, цифрами и выкладками доказывали свою правоту.
Тансык жил утесом, и даже Урбан был захвачен им. Машинист и помощник забросили разговоры про инженерство, они говорили только про утес. Тансык хотел взорвать сразу. Урбан не соглашался с ним.
— Сам Плешивый не хочет, сразу не выйдет, — твердил он.
— Что — Плешивый!.. Бригадир хочет! — горячился Тансык. — Плешивый планы пишет, а бригадир рвет… Наша машина рвать будет. Ты ничего не понимаешь! Наша машина… Р-раз — и нету. А? — Тансык себя и машину считал чем-то одним, точно сила машины была и его силой; поэтому и хотелось ему взорвать сразу, попробовать на утесе свою силу. Хотелось увидеть всю грандиозную силу людей, власть их над землей, убедиться, что человек все может. Раньше он пережил веру в беспредельное могущество машин, тут он переживал веру в могущество человека. Его тянуло показывать это могущество, пользоваться им, радоваться ему.
Урбан не понимал чувств Тансыка.
— Ты никогда не будешь инженером и машинистом не будешь, — говорил Урбану Тансык. — Трусливому всаднику не дают горячего коня, тебе не дадут машину!
От Урбана Тансык бежал к Исатаю. Старик понимал его и советовал:
— А ты поди и скажи, что разорвешь гору.
— Меня не послушают. Будь я инженером, бригадиром, не спросил бы. Ах — и все!
Тансык бегал к Елкину, уговаривал.
— Что тебя волнует? — удивился инженер.
— Хорошо! Сильно! Сразу! Ты много рвал, тебе все равно.
— Увидишь и ты, еще надоест рвать.
Но Тансык, почуявший в себе силу, подглядевший ее у других, не хотел ждать: он хотел сразу быть великаном.
Елкин убеждал бригадира:
— Подумай, и ты откажешься от такого риска. Вот уж никак не предполагал, что в тебе сидит тот же бес, что и в моем помощнике. — Он говорил про Дедова. — Из него дьявол перескочил в тебя.
— Подумаю и все равно не откажусь, разорву, — говорил бригадир.
— А если неудачно?
— Удачно разорву.
— Я люблю наверняка, а тут этого «наверняка» не вижу.
— Я вижу.
Елкин помялся, пожевал губами и сказал:
— Ладно. Я присоединяюсь. Будьте осторожны, внимательны: провал дорого обойдется и государству и нам.
Под утес начали пробивать штольню. Бригадир не отходил от него. Он, как часовщик, проверял каждое движение. Тансык лоснился радостью, подзуживал Урбана:
— Вот и Плешивого бригадир перетянул.
Компрессор чистили, смазывали больше, чем всегда, холили, ласкали. Он гудел точнее домбры у лучшего акына.
Дедов злился, пророчил неудачу, поносил бригадира:
— Выскочка. Ему бы копать могилы, канавы.
Ворчал на Елкина:
— Малодушие, слабость! Уступить бригадиру… Отвечать мы будем, мы! Бригадир соберет лохмотья и даст тягу.
Дедову не везло. На этот раз он был уверен, что Елкин возьмет свое, как всегда, и поддержал его, чтобы не повесить себе на шею еще один несбыточный проект, хоть однажды оказаться правым. И вдруг несбыточное делается. Он опять просчитался и ругал себя, что отступил от правила — быть смелым. Его предложения были не так плохи, единственное, что губило их, — смелость и дороговизна. Если б не экономили, многие из его предложений были бы приняты. Он плохо понимал задачу времени — беречь деньги — и потому не находил сторонников.
Пробили штольню, зарядили ее шестью тоннами аммонала, к аммоналу протянули электропровод и штольню закупорили.
Ущелье молчало. Люди стояли на каменной гряде. Елкин кривил губы. Дедов с ехидцей поглядывал на бригадира и ворчал:
— Желаю успеха, готов поздравлять, радоваться готов.
Бригадир покуривал, переминался: в последний момент у него появилось беспокойство — выйдет ли?
Из ущелья поднялся рабочий.
— Можно, — сказал он.