II. ПАРЕНЬ С БОЛЬШИМ ИМЕНЕМ
Осенью пришло распоряжение вывезти из Дуванского завода лучшие станки, машины и ценные материалы. Снова приехала из города комиссия.
Вместе с комиссией приехал работник городского музея Кучеров. Он появлялся всякий раз, когда в том округе открывали и закрывали заводы, начинали рыть шахты, разрабатывать карьеры, тянуть дороги. Он следил, чтобы по незнанию и житейской суматохе не губили ценные, редкие создания человеческих рук: древние могилы, постройки, книги и всякие другие вещи, не портили бы интересные уголки природы.
На всем монументальном, что не мог увезти, он ставил охранные надписи: «Принадлежит музею, трогать воспрещается». Все удобопереносное забирал с собой, для этого всегда носил рюкзак, чемодан и большущий портфель, привозил их пустыми, а увозил набитыми. Кроме того, он собирал интересные истории, старинные сказания, побаски, поговорки, словечки.
За внешность — обвешан весь багажами, — за постоянные расспросы, не осталось ли чего от дедушек и бабушек, шутники прозвали его «Старье берем». Он знал это, ничуть не обижался, а, наоборот, играл на этом: «Берем-берем, все берем. Давай показывай!»
И кто всерьез, а кто шутки ради волочили ему всяческую рухлядь, давно выброшенную на чердаки и в подвалы. Он терпеливо перерывал все, даже самое безнадежное, ведь то, что не годится для жизни, иногда великая ценность для музея. И были такие находки: старинные иконы, кресты, дырявая, но редкостная посуда, нехожалые древние монеты.
Заявившись в Дуванский завод, первым делом Старье берем спросил, жив ли пастух Якуня.
Был жив.
— Тогда я к нему, надо проведать.
Пастух и музейщик были давними друзьями. Якуня показал Кучерову в горах и тайге много интересных каменных глыб и скал, искореженных деревьев, пней, которые теперь красуются в музее. При нем Кучеров не закрывал свою записную книжку: то незнакомое словечко выпустит Якуня, то целую поговорку: «Пошел человек по золото, считай: ушел неворотно». (Случалось нередко, что золотоискатели не возвращались домой, вместо золота находили себе смерть.)
— Жив! — обрадовался Якуне Кучеров. — Посудачим еще разок.
— Мне умирать нельзя, — отозвался Якуня. — Коровушки сильно молока сбавят.
— Да живи, живи! Никому не мешаешь, — сказала Марья.
— Недавнось помешал было. — И Якуня пожалобился Кучерову, как пробовали отставить его от пастушества. — Спасибо коровушкам, они выручили. Скотинка, она умней человека бывает. Человек думает: ох, завод, крепко, железно, вечно. А завод погудел, пошумел, нагрязнил, надымил и не понадобился. А скотинка знает: без нее не живать человеку, а ей не гулять без пастуха. Так что я вечно буду надобен.
— Вечных не бывает, — всунулся в разговор Степка. — Сколь ни храбрись, а придется отдавать дудку.
— И отдам. Вот ему в музей. Дудочка стариннейшая, таких давно не делают. Могу отдать и кафтан, и лапти, и ложку, — расщедрился Якуня. Но Старье берем сказал, что ему интересна одна дудочка, а кафтанов, лаптей, ложек в музее завал.
— Вечных не бывает, говоришь? — вдруг обратился Кучеров к Степе.
— Все умирают.
— Как тебя зовут, умник?
— Степкой.
— Степаном. Хорошее имя, большое, высокое. Вечное имя.
— Вечное? — удивился Степка. — Кто же вечный-то?
— Учишься? — спросил Кучеров.
— Пять зим ходил.
— Тогда знать должен.
Но по растерянному, глупому лицу парня было ясно, что не знает.
— Степан Разин, Степан Халтурин, Степан Чумпин.
— Про первого Степана слыхал, — обрадовался Степа.
— У нас, на Урале, да не слыхать… Тут и глухой услышит, столько про него сказаний, песен. А про других прочитай! Если будет время, я расскажу. Всех этих Степанов надо знать. — Кучеров говорил и глядел строго. — Помни, ты — парень с большим именем. Серьезно носи его!
На две недели вернулись в Дуванское шум, суета, крики… По-прежнему залязгали буфера вагонных платформ, застучали колеса на рельсовых стыках. Пелись песни, ночами был разгул. Но минули две недели, развезли завод, угнали последние платформы, и навсегда умолк шум артельного труда.
Степа в те дни часто покидал огород и тачку; его влекло на станцию, хотелось в последний раз взглянуть на станки и машины, в последний раз потрогать рукой их блестящую холодную сталь.
Ему не удалось еще поговорить с Кучеровым о Степанах, так и расстались с одним первым разговором. Осенью, когда пошел в школу, он спросил про двух Степанов — Разина и Халтурина — учительницу. Она дала ему несколько книг. А фамилию третьего Степан никак не мог вспомнить, и учительница не могла догадаться, о ком же говорил музейщик Кучеров.