Степа перечитал все, что нашлось о Разине и Халтурине в поселке Дуванском, и не раз примерял, что же можно приложить от этих Степанов к своей жизни. Оба были честны, смелы, оба положили свою жизнь за правду, за трудовой народ. Этому можно было поучиться у них. Но кое-что уже не подходило к нашей жизни. И Разин и Халтурин боролись с царями, с помещиками, заводчиками. А теперь нет этих тиранов, всех выгнали да расшлепали в революцию и гражданскую войну. Но и теперь хватит дела рабочему человеку: по заводам, по рудникам такая разруха, что все надо начинать заново.
«А кто же третий Степан, что делал он, что можно взять от него?» — постоянно волновало Степу.
В безмолвии и тишине проходили дни Дуванского, но перемены совершались, и немалые. По осени уехал директор завода со всем добром, дом его заколотили. В то же время закрылся клуб, который не на что было содержать.
Многие жители поселка продавали дома, добро и уезжали в другие места.
Вечерами Степа заводил разговоры с Якуней:
— По миру пошли. Завод-то всех кормил, а ты радуешься, что его прикрыли.
— За грехи по миру пошли. Землю оголить задумали, вот за это самое… Оголять ее нельзя, и в нутре у нее рыться тоже.
— Руды, уголь доставать нельзя? Чем же тогда пользоваться?
— Дождиком, рекой, лугом, полем, лесом, да мало ли добра у земли! Бери все, только не грабь ее, бери так, чтобы и другим осталось, а вы нутро вывертывать, сокровенное расхищать.
Настаивал Якуня, что нельзя ворошить земные недра. Неизвестно, кому они приготовлены, может, и не нам.
Не соглашался с Якуней Степа:
— Если уж сверху брать можно, то и внутре можно. Там руд да угля столько наготовлено, что всем достанется.
Так вот старый да малый проводили в спорах длинные осенние и зимние вечера. Якуня считал, что самый честный и святой труд — на полях, в огородах и около скота.
— Потому, хлеб и одежа всем нужны, пушек из них не сделаешь, кровь не прольешь, не то что медь и чугун.
— И чугун и медь нужны, доставать их — тоже святое дело. А на пушки идет их совсем немного, можно и вовсе пушек не делать. Без чугуна да железа ты и хлеба не достанешь.
— В старину лесинкой доставали. Соха из лесинки, борона, цеп из лесинки. А сыты были.
— Умирать тебе, дядя Якуня, пора, давно пора. Сохи до бороны из лесинки умерли, а ты живешь…
— Надоел тебе дядя Якуня?
— Не надоел, человек тоже полезный — пастух, а говоришь без толку.
— Дело известное, ты книжки читаешь, в школу ходишь, а я всю жизнь пасу да лапти плету.
Мать слушала эти споры, то улыбаясь, то грустя, и нельзя было понять, за Степу ли она или за Якуню.
В зиму от Петра Милехина было получено одно письмо. Писал он, что дела его неважнецкие.
— «Заводы работают кое-где, и безработного люду уйма, приходится отбивать работу друг у дружки. Хожу я по Уралу, где на поденку приткнусь, где по заготовке дров, в ином разе замещу больного, а постоянно, на якорь стать не могу, не удается. Посылаю денег семь рублей, от бедности своей больше не могу».
Прочитал Степа письмо Якуне, и опять разгорелся между ними спор.
— Жисть-то по-моему идет, — возрадовался Якуня.
— Куда это? — спросил Степа.
— Заводы-то один за другим рухнут. Походит-походит безработный люд по дорогам, умается и возьмется за землицу. К сошке, одним словом.
— По-твоему не будет, поднимаются заводы, а не падают. Давно ли, послушаешь вечером на заре — ни единого гудка, а теперь гудят, слышно. Ты дудку-то брось и послушай!
— Недолго погудят, вроде нашего.
Начинает сердиться Степа на Якуню. Он, как и отец, с первых лет жизни привык к заводу, привык засыпать и просыпаться по гудкам. Он и играл-то шлаком, жестью, кусками каменного угля, как же ему не любить их! Огород и земля кажутся ему маленьким, нестоящим делом, а завод не то. И Степа хочет обязательно работать на заводе, где большие печи, электрические краны, где тянут рельсы, как лапшу из теста, и дружно сотней голосов кричат, — бывают такие дела на заводе:
«О…е…ще…о…раа…зок. Дер-нем! Дер-нем!»
У Степы всегда в таких случаях вставали волосы и руки напрягались, как струны.
Наступила шумная, красивая весна, в Дуванском она всегда такая. Кругом стоят горы, закутанные в легкую синеву. С них льются потоки, не умолкая ни днем ни ночью, точно не вешние потоки, а удалые молодцы и девушки поют свадебные песни, и тут же гусляр играет на гуслях, и каких-каких струн только нет в них!