Ешка уселся на пенек с высокой снежной шапкой и стал жевать хлеб с ветчиной. Кончая закусывать, он заметил:
— Эти три ясеня я видел. Когда отец был живой, мы сюда два раза ездили лыко драть. А куда дальше дорога ведет, не знаю.
Букстынь сразу же встревожился:
— Как — не знаешь? Какой же ты возница, коли дороги не знаешь? Завез людей в лес, а там хоть волкам на съедение.
— Да у тебя-то и есть нечего! — засмеялся Андр. — Понюхает волк и бросит — пускай, мол, поживет да жирку нагуляет.
— Лошадь сама укажет дорогу, не раз ведь в этих краях бывала, — сказал Ешка. — Зимой тут ездят напрямик, через Круглое озеро. Оно, верно, уж недалеко. Кабы только погода не переменилась, вроде заволакивает…
Дольше молчать портному было невмочь. Уж он-то про Круглое озеро знает больше, чем оба эти молокососа, вместе взятые. Портной скользнул по Ешке взглядом так, словно тот был ничтожной букашкой у него под ногами, и потрепал свою бородку, с которой даже во время еды не стаяли сосульки.
— Напрямик, через Круглое озеро? — ехидно переспросил он Ешку. — А ведомо тебе, что это такое, Круглое озеро?
Нет, Ешке не ведомо, оттого-то он слегка смутился.
— Ну… Круглое озеро — это… Круглое озеро.
От презрения портной даже сплюнул:
— Ребячья болтовня! Поменьше языком болтай да послушай лучше, что старшие говорят, вот и ума-разума наберешься. Про Круглое озеро сказывают так.
В давние времена было на том месте не озеро, а пустая яма. Вокруг тянулись топи да болота, а посередке, значит, этакая круглая ямина. Круглая, как плошка, и ни кустика в ней, ни травинки, а одна серая пыль, вроде золы. Возьми горсть, подуй — ветер по воздуху развеет. Так-то…
И вот случилась засуха. Три года подряд стояла сушь. В первое лето выпало пятнадцать капель, во второе десять, а в третье и вовсе ни одной. Все как есть пожухло, на ясенях листва опала, все ели красные, словно обгорели, папоротник с виду ничего, а ткни — трухой рассыплется. И стал Большой лес гореть со всех концов: в одном месте утихнет пожар, а в другом займется, и этак каждое лето, три года кряду. А дыму… Сущая преисподняя! Не продохнуть, глаза выедает, все ходят будто заплаканные, у зайцев глаза не закрываются и все время слезятся, у оленя высыхают, только когда уснет, даже у вороны, как сядет на верхушку елки, так с клюва слезы текут: кап… кап… одна за другой, одна за другой…
Недаром портняга день-деньской молол языком — он у него был хорошо подвешен. Ешке вдруг стало даже как-то не по себе, глаза у него блуждали по заснеженному лесу, а видели совсем другое, и до того ясно, будто и впрямь все было так, как в сказке Букстыня. Только вот про ворону что-то не верилось.
— Полно врать-то! Птицы не умеют плакать. Вот, к примеру, когда петуха режешь, он бьется, кричит, но никто сроду у него слезинки не видывал.
Андр, как и его родители, не верил в разные небылицы и бредни, а тут, послушав Букстыня, покатился со смеху. Даже кобыла, не высунув морды из мешка с сеном, громко фыркнула.
— Да отстань ты от него, — сказал Андр, — пусть брешет на здоровье!
Букстынь не счел нужным отвечать такому молокососу, как Рагихин Андр. Бороденка у портного встала почти торчком, лоб собрался в складки, глаза уставились куда-то в одну точку, словно там было написано все, что он собирался рассказать.
— И вот, значит, бродят жители Большого леса по высохшим топям вокруг пустой ямины и клянут ее: чего, мол, лежишь, пустая чашка, хоть бы одна-разъединая капелька была у тебя на дне! В насмешку нам, что ли, разлеглась тут, окаянная? И опять костят ее по-всякому. И тут вдруг лес как зашумит, заревет — буря не буря, а только все громче шумит, грохочет, трещит… И, откуда ни возьмись, катится с севера туча, черная, круглая, да не по небу, а по деревьям и кустам ползет. Потом туча эта сползает наземь, прорывает глубокую ложбину, по обеим сторонам накидывает высокие насыпи, а сама вплывает в ямину и разливается водой. И лежит та ямина полная до краев и круглая, как воловий глаз. Вот и стало там Круглое озеро, можно и воду пить. Недолго думая припали люди к воде и пьют. А вода-то черная, как деготь, и густая, как овсяный кисель. И не проглотишь, а кто глотнет, того покроют страшные язвы, голову от боли раскалывает, человек тот огнем горит, чахнет, съежится, что сухая кора, и на четвертый день ему крышка.
— Ну вот, теперь приплел про чумные времена! — вскричал Андр. — Да ведь чума-то была далеко от наших краев, она до самой Риги дошла и в другую сторону до Дюнабурга, мне отец рассказывал. Выходит, все они тащились оттуда воду пить из Круглого озера?
Но Букстынь и бровью не повел, словно это какая-то пичуга на ветке прочирикала. С грозным видом он ждал, пока Андр умолкнет.