— Да ты, Ешка, спятил! — в ярости заорал он во всю глотку: иначе при этаком шуме и гуле ничего нельзя было услыхать. — Что ты правишь как раз туда, где ель валится? Теперь гляди в оба! Коли меня зашибет, в Сибирь попадешь!
— Не бойся, он тебя убережет для лягушки-великанши, — сказал Андр и так зловеще захохотал, что у Букстыня душа ушла в пятки.
Ох, и отчаянный же сынок у этой Рагихи! Лес, бездорожье, вьюга — всё ему нипочем.
— А ну придержите языки! — грозно одернул их Ешка, но окрик его сквозь поднятый ворот полушубка прозвучал едва слышно. — Держитесь за дровни, а то вылетите в сугроб.
— «Держитесь»! — чуть не плача, передразнил его Букстынь. — Как тут удержишься, коли руки окоченели, а сани подбрасывает, как на Балканских горах! Да ты, дурень, знаешь, куда правишь? Еще угодим прямо в Круглое озеро, а это все равно, что к чертям в пекло.
Ешка замахнулся кнутом, но не ударил, а только пригрозил:
— Не учи ученого! Пощупай-ка лучше нос — не отмерз? Коли отмерз — три снегом.
Ешка храбрился, а у самого на душе кошки скребли. Как тут отыскать дорогу, коли ни зги не видать, вокруг качаются деревья, трещат сучья да клубится снежный вихрь, а шум и гул такие, что свой голос чуть слыхать. Он ослабил вожжи и дал кобыле волю. Возница видел, что она и так все время бредет наугад, отыскивает, где пониже сугробы да пошире просветы между стволами, отфыркивается и прядает ушами, верно пуще всего пугаясь ломающихся деревьев.
И вдруг Ешка стал с удивлением замечать, что он больше не видит, прядает лошадь ушами или нет. Запорошенная снегом, она была едва заметна среди сугробов и заснеженных елей. Парень протер слипающиеся глаза, но это ничуть не помогло — все вокруг сливалось, стало каким-то странным, жутким. И вдруг он понял, что уже смеркается, близится ночь. У паренька по спине пробежали ледяные мурашки, хоть ее и здорово согревала крепко прижатая спина Андра. Ночью, в метель, как-то они выберутся на дорогу?
Сквозь мглу все же было заметно, что лес редеет, оглушительный шум и присвист затихают где-то вдалеке. Теперь они ехали по мелколесью, по утонувшим в сугробах кустам, тонкие прутья цеплялись за копылья дровней и, распрямляясь, били по рукам, а то и пребольно хлестали по лицу. Ехали они теперь вроде бы под гору и много быстрее, чем раньше. Но куда? Кто знает! Ешка закрыл глаза и полностью доверился лошади, иного выхода не было. Только бы она не запуталась в вожжах или, ныряя из сугроба в сугроб, не угодила ногой за оглоблю.
Ешка был не из робкого десятка, но порой пареньку казалось, будто кто-то ледяными пальцами теребит его волосы. Он не верил старым преданиям и побасенкам, но что поделаешь, когда в голову сама собой так и лезет сказка Букстыня про Круглое озеро, к которому по-над лесом плывет черная туча, и на дне его глубоко подо льдом шипит змея, оглушительно квакает лягушка-великанша, и ворона, сидя на суку, роняет с клюва слезы.
Паренек больше не чувствовал ледяных пальцев в волосах, его кинуло в жар. Дровни вдруг встали почти торчком, а над ними, хрипя и брыкаясь, еще выше вздыбилась кобыла. Букстынь завопил дурным голосом — он, должно быть, вздремнул и при толчке едва успел ухватиться за вязок. Андр попробовал повернуться и посмотреть, в чем дело, но не тут-то было. Одно казалось ясным: сперва они въехали на какой-то почти отвесный вал, а потом, спотыкаясь и барахтаясь в снегу, кобыла перевалила через него и рванула за собой дровни. Еще миг — и они помчались вниз, в бездну, зажмурившись, едва дыша, с замирающим сердцем ожидая, что же сейчас произойдет.
Но так ничего и не произошло. Дровни съехали на что-то твердое и скользкое, кобыла пошла рысцой, зацокали копыта, потом лошадь замедлила ход и, фыркнув, перешла на шаг. Теперь она шла спокойно и не швыряла дровни из стороны в сторону. Даже зубы заныли от внезапно наступившей тишины. Портной прокашлялся и перевел дух, будто утопающий, которому удалось выбраться из воды на сушу. Ветер стих, свист и вой умолкли где-то там, за стеной вала, в лицо сеял мелкий снежок. Они ехали дальше и дальше, плавно, тихо и спокойно, лишь кобыла иной раз пофыркивала. В затишье им показалось тепло, только ничего нельзя было разглядеть и распознать. Впереди и вокруг — белым-бело, но в этой белой пустоте еще труднее что-либо разглядеть, чем в лесной тьме. Кругом ни бугорка, ни ямки, едут, как по гладкому полю. До чего же чудно́, даже страх берет.
И вдруг опять с громким свистом стал налетать ветер, порывами, будто вырываясь из гигантской пасти какого-то чудовища, обжигающе холодный, он сеял в лицо ледяные иголки. Кобыла испугалась, рванулась вбок, чуть не опрокинув дровни. В страхе седоки едва ухватились кто за что успел. Но вот свист и вой утихли где-то позади, и снова вокруг тепло, тишина и покой.