Топорище лишь наполовину погрузилось в воду и тотчас уперлось в дно. Андр корчился от смеха, хватался за бока.
— Так вот отчего лягушка-великанша до тебя не добралась, а то плавал бы теперь у нее в утробе! Ну-ка, подымайся, не то еще штаны приморозишь!
Но отчего же их теперь разбирает веселый смех? И отчего все кругом стало видно? Они повели глазами. Да ведь уже утро! Они заночевали в чаше Круглого озера, на прибрежные заросли и кусты которого ветер намел высокий снежный вал. Под его защитой, в тиши, они и провели эту страшную ночь. А кобыла, негодница, знай катала их кругом да кругом — видно, попросту больше не хотела пробираться по сугробам. Вон еще и теперь виден припорошенный след полозьев. Снежный вал вокруг них прорван лишь в одном месте, где речка Дуньупе впадает в Круглое озеро. Там с воем и свистом бушевал ветер, трепал густые заросли тростника и камышей. Он намел у берега целый снежный холм — с него-то давеча и сползла кобыла, чуть не перевернув дровни.
Ледяную гладь озера от края до края прорезала трещина в две пяди шириною, в ней чернела густая ржавая вода. Так вот она, лягушка-великанша, что так пугала их ночью своим оглушительным, трескучим кваканьем! И теперь еще, когда они подошли поближе, слышалось, как потрескивает лед, но уже тихонько и совсем не страшно.
Просто диву даешься, до чего же тьма преображает все вокруг и до смерти пугает человека! Днем все выглядит иначе: меньше, проще, будничнее, для призраков и страшных видений просто не остается места. Ешка и Андр, переглянувшись, чуть было не прыснули со смеху, но тут же опустили глаза и отвернулись друг от друга: обоим было стыдно за ночные страхи, в особенности Ешке.
Ветер и буран за озером стихли, надвигалась оттепель, вместо снега с неба сыпалась морось. Над руслом Дуньупе, в ложбинке, светлой полосой тянулся седой туман. Теперь можно и уши на шапках поднять, расстегнуть полушубки и развязать кушаки. Один лишь Букстынь, застегнутый на все пуговицы, дрожал по-прежнему, переминаясь с ноги на ногу и хлопая в ладоши.
— Ты бы лучше пробежался, — посоветовал Ешка, — этак не согреешься. Еще простынешь и помрешь, а кто же будет покойника таскать за собой?
Спасенный от гигантской лягушки и других чудищ, мерещившихся этой ночью, Букстынь так дрожал за свою жизнь, что готов был стерпеть любые насмешки. Он стал описывать большой круг, обегая дровни и прорубь. Добежав до Андра и Ешки, портной скороговоркой прокричал:
— Нос у меня, ребята, нежный! Стоит ноги промочить, сразу из него течет… — Длинные ноги уже уносили его прочь, и только на обратном пути он смог досказать: — И потом три недели кряду чихаю и сморкаюсь, раньше не проходит.
Лошадь не захотела овса, она обнюхивала лед и била копытом. Ешка сразу понял, что ей нужно, и повел кобылу к полынье. Она тут же опустила морду и стала долго и жадно пить.
— Только бы чуму не подхватила! — усмехнулся Андр.
— Так ведь тогда бы и лягушка-великанша давным-давно околела, — ответил Ешка, — а ты же сам слышал, как она ночью квакает.
Пареньки украдкой поглядывали на Букстыня, но он до того занялся собой, что разную нестоящую болтовню пропускал мимо ушей. Андру пришла в голову хорошая мысль.
— Букстынь, что без толку бегать, только обувку протрешь! Поди сюда. — Он расколол еще четыре полена и разжег огонь. — А теперь: снимай шубу и сушись!
Портной не заставил себя просить, повернулся спиной к костру и сладко потянулся:
— Вот уж тепло так тепло! Мне было и самому пришло это в голову, да как же разжечь, коли нечем? Трут насквозь вымок.
Кобыла теперь в охотку жевала овес папаши Букиса. Ешка подумал, что и самим не мешает перекусить. Пристроившись на дровнях, они с Андром стали есть. А Букстынь все стоял у костра и то и дело трогал рукой вымокшее место, от которого валил пар.
— Как бы дырку не прожгло! — пояснил Букстынь паренькам. — Ципслиха только на той неделе положила совсем крепкую заплату.
Еще закусывая, Ешка почувствовал на лице влагу. Желтоватая мгла выползла из ложбины и протянулась над озером, небо нависло низко-низко.
— Тьфу ты пропасть! Туман поднимается. Опять мы в этой плошке не найдем ни конца ни краю. Надо ехать! А ну, Букстынь, сохни поживей!
Пареньки быстро запрягли лошадь. Букстыню, понятно, не хотелось расставаться с костром. Он ощупал себя сзади:
— Вот это место еще просушить.
— Не беда, — отозвался Андр. — Ты же на него сядешь, оно само и просохнет.
Все трое уселись на дровни, как и накануне. Лошадь повернула голову в одну, в другую сторону, потянула ноздрями воздух и пошла прямо через борозду треснувшего льда. Ешка опустил вожжи: кобылий нос понадежнее его глаз да, пожалуй, и всей головы. Если лошадь сумела вывезти их на Круглое озеро, то найдет и большак.