Лошадь легко перетащила порожние дровни через канаву и принялась обгрызать голые прутья на кустах крушины. Андр наломал сухих еловых ветвей, Букстынь высек огонь, и все трое, кружком усевшись на корточки, поучая и браня друг друга, старались раздуть трут. Вдруг они разом подняли головы. Между ними, в самой середке, очутился приклад ружья, выше — тонкий ствол его сжимала широкая рука, а еще выше чернела борода лопатой и сквозь мохнатые ресницы сверкали насмешливые глаза. Это был лесник.
— Откуда пожаловали, лесные гости? — спросил он, сверкнув белыми зубами. — В Красном бору таких не видывали. В Арциеме тоже. Издалека ли прибыли?
Уже успевший вскочить Ешка торопливо стал рассказывать, кто они, откуда и куда путь держат. Лесник хорошенько оглядел всех троих, потом, ухмыляясь, обошел вокруг саней, поднял мешок с овсом, топор и особенно внимательно осмотрел кобылу и упряжь. Как видно, он не верил ни единому слову, которые горохом сыпались из Ешкиного рта.
— Замшелое? — переспросил он, снова сверля глазами Ешку и почесывая подбородок. — Слыхать слыхали, а видать не привелось. Верно, тоже в сказках оно, все равно как твоя лягушка-великанша. Ну какой же разумный человек поверит этаким бредням?
Ешка закусил губу. И какой леший дернул его с ходу все выболтать!
Лесник покачал головой:
— На дровнях мешок с овсом, а кобыла гложет голые прутья, упряжь пеньковая, подхомутник из ржаной соломы, уздечка без железных удил, на дровнях вязья ивовые, хотя всяк разумный мужик гнет их из черемухи.
Больно часто он поминает про разумных, — Ешка почувствовал себя чуть ли не круглым дурнем. А раз уж так, то и дальше ничего умного у него не получалось. Паренек опять затарахтел про Черный лес и про Большую осину, у которой им надо было сворачивать, да никак ее не сыскать.
Лесник снова осклабился:
— Ага! Так вы, значит, осину искали? А у самих в санях топор и заехали в самый дальний конец Красного бора, где растут самые что ни на есть тонкие вязы, пригодные на дуги, да прямехонькие березы — на оглобли, да еще самый гибкий орешник — на обручи для бочек и ведер. Да притом в сумерки, когда честный человек распрягает коня и ведет к кормушке.
Лесник и слушать не стал Ешкиного бормотания, вскинул ружье на плечо и махнул рукой:
— Поезжайте за мной следом, в лесу нам говорить нечего. Поедем домой, а там разберемся, что к чему.
Оказалось, что до жилья лесничего рукой подать, оно спряталось за густыми елками, и оттуда с легкостью можно было видеть всех проезжих даже в сумерки. Домик лесника был поменьше Ведьминой корчмы, но очень походил на нее. С крыши до самых сугробов свисали сосульки. Когда кобыла отфыркнулась, несколько ледышек со стеклянным звоном тотчас отломились и рухнули, а остальные так ярко сверкали и переливались в светящемся пятне окошка, что у Букстыня глаза заслезились.
Лесник повелительно махнул рукой и сказал:
— Заходите в дом, все! И ты, с кнутом. Да поживей!
Ешка неохотно поплелся следом. С какой это стати лесник ведет его кобылу так, словно он ее хозяин? Но ничего не поделаешь, ведь они у него в доме, да к тому же у лесника ружье за плечом…
Они вошли в маленькую комнатку, очень походившую на кладовую, если б не сложенная из кирпичей печь. В комнатке было тепло и светло от свечи, прилепленной на краю стола. Стены сложены из свежих тесаных бревен; в щелях над зеленоватой прокладкой мха застыли капли смолы, пахло дымом от можжевеловых веток, хвоей и лесом. Но Букстынь, задрав нос и принюхиваясь, должно быть, учуял еще какой-то запах и жадно облизнулся.
— Наконец-то хоть разок доведется в тепле выспаться, как положено крещеному человеку! — сказал он и скинул полушубок.
Но Андру было явно не по себе, он тихонько шепнул Ешке?
— Кто его знает, что он с нами сделает.
Ешку тоже мучило беспокойство, но ведь вознице, а тем более вожаку, не к лицу выказывать страх.
— Да что он нам может сделать? — храбрился он, так же шепотом отвечая товарищу. — Верно, принял нас за лесных воров. Пускай-ка докажет!
— Ни за что не доказать! — подбадривая себя и друга, сказал Андр.
Портной залез на печку и оповестил пареньков, что там теплынь, почти как на банном полке, потом вдруг, перестав возиться и укладывать свой полушубок, прислушался и понюхал стенку: за ней что-то преаппетитно шипело, словно бы сало на сковороде, и так приятно потрескивали еловые дрова.
— Вот помяните мое слово, ребята, ей-ей, мы сегодня еще оладий наедимся!
— Портной — он портной и есть! — презрительно скривив губы, отозвался Ешка. — Раз в доме что-то пекут, так уж никому другому, как только ему. Вконец разбаловался и распустился! А ты знаешь, Андр, какую он привычку завел?