Андру, конечно, были известны все Букстыневы повадки; но он что-то невразумительно пробурчал в ответ. Ешке только того и надо было. Беспечность портного в их злополучном положении раздражала его.
— Он вот как делает. Шьет, к примеру, у кого-нибудь на одном конце села, а в другом конце собираются свадьбу справлять. Он и начинает за неделю к той свадьбе готовиться, вроде как бы женихов брат, а когда бабы спросят у него: «Чего ты так наряжаешься, разве ты на свадьбу тоже зван?», ну, он почешет в затылке и отвечает: «Звать-то не зван, да ведь никто и не сказывал, чтоб не ходил». Вот у них, у портных, как заведено.
Букстынь на печи только рукой махнул:
— Слушать тошно, а еще шурином считается!
Тут в комнатку вошел лесник с зажженным фонарем, похожим на бутыль, железным, в круглых дырочках. Через узкое горлышко поднималась струйка копоти от овечьего жира и фитиля, скрученного из льняных ниток. Ружья у лесника больше не было, и Ешка счел это хорошим признаком.
— Пошли кобылу кормить, — с улыбкой сказал лесник. — Сперва о лошади надо подумать, а уж потом о себе.
Ешка мигом был готов, но приятель его что-то мешкал, а Букстынь на печи и вовсе притворился спящим.
В закуте маленького хлева хрюкали и блеяли свиньи и овцы, рядом жевали жвачку две коровы: чалая и пеструха с белым пятном на лбу, а подальше белый коняга — Ешка сразу определил, что ему не менее как шестнадцать лет от роду, — поводил ушами и тянул шею к кобыле. Ешкина лошадь, явно чем-то недовольная, при виде своего возницы и кормильца тихо заржала, полусердито, полурадостно.
Лесник усмехнулся:
— Еще бы! Сразу признала хозяина. Задай ей корму, чтоб хорошенько наелась на ночь. Вот тут лукошко с овсяной мукой, подмешай в пойло, пускай как следует напьется.
Ешка не счел нужным отвечать леснику: уж коли этот бородач принял его за бродягу и лесного вора, он ни за что ему не простит. Паренек накормил лошадь, не жалея ни своего сена и овса, ни лесниковой муки. Возвращаясь обратно, бородач, как бы извиняясь, сказал:
— И дуться нечего — сразу-то не распознаешь. Ведь о замшельцах не больно добрая слава идет. С замшельскими лесорубами, что работают на барских угодьях, никто из наших людей знаться не хочет.
И, прежде чем войти в дом, уже взявшись за ручку двери, добавил:
— Вижу это я, как вы у елок остановились да вроде на ночлег готовитесь, ну, думаю, эти, верно, из таких, кого надо тут же доставить в Сарканмуйжу. Теперь-то я уж больше так не думаю. Раз кобыла ржет и ласкается, стало быть, ты и впрямь ее возница и кормилец. Потом гляжу, топор у вас есть, а веревки нету, ну, а в нашем лесу без веревки воза не увезешь. Отоспитесь тут за ночь, а поутру поезжайте своей дорогой.
У Андра щелочки глаз стали такими маленькими, а зевающий рот — таким большим, что лесник снова покачал головой:
— Что-то не похожи вы на настоящих молодцов с большой дороги. Днем едут, а ночью спят, как и всякому честному человеку положено. А ну-ка, расскажите еще разок, кто вы, откуда и куда путь держите. В лесу мне показалось сперва, что наплел ты разного вздору, а теперь, дома, — дело совсем иное.
Лесник задул фонарь и снял нагар со свечи. Андр скинул оттаявшие в тепле и отсыревшие лапти, потом развесил у печки мокрые онучи. Букстыня на печке больше не было, но за стеной слышался его неумолчный говор — как видно, портной нашел внимательного слушателя и дорвался до россказней.
Ешка повторил свой рассказ, на сей раз смелей и уверенней, чем давеча в лесу; иной раз он сам себя перебивал, чтобы то да се растолковать слушателю, который так много хотел узнать о Замшелом и так мало был знаком с его обитателями.
Перевалив за половину своего рассказа, Ешка запнулся, раздумывая, стоит или не стоит знакомить лесника с историей Букстыня про Ведьмину корчму, но как раз в это время широко распахнулась низенькая дверца, и в нее вошел портной с большой глиняной миской в руках, полной румяных оладий из ячменной муки. За портным выступала сама лесничиха, неся чайник горячего чая, кружки и целую пригоршню наколотого сахару. Букстынь выступал с таким гордым видом, будто его только что взяли в примаки в дом лесника в Красном бору, а лесничиха расплылась в улыбке, словно увидала долгожданного родича — значит, опять от гибкого языка Букстыня оказалось куда больше пользы, чем от Ешкиного возмущения и Андровых страхов.
Продолжать свой рассказ Ешке больше не удалось: теперь говорил один Букстынь. Сказок он уже не сказывал, но молол всякий вздор, пареньки только дивились: и откуда он всего этого понабрался? Да в придачу что ни слово — «госпожа лесничиха», «сделайте милость, госпожа лесничиха» да «не сочтите за обиду» и все в подобном же роде. Об этаком деликатном обхождении в Замшелом в те времена и понятия не имели. Андр иной раз так и застывал с открытым ртом, зажав в руке оладью. А лесничиха все улыбалась, как ясное солнышко, и знай упрашивала: