В Замшелом было почти две дюжины труб, но ни одна из них не выдерживала когтей ястреба и тотчас под ним обваливалась. Однажды на трубу самого старосты вздумал было по ошибке сесть заблудившийся аист, но длинноногий тут же в страхе пустился наутек, когда целая глыба кирпичной кладки отвалилась от трубы и бухнулась на соломенную крышу. Полуобвалившаяся труба долгие годы торчала на избе, точно закинутый на крышу разбитый глиняный горшок, покамест сын старосты не сложил новую. Да и этого вряд ли дождались бы, не приспей ему время жениться. Невеста объявила, что ни в коем случае не пойдет в этакую старую берлогу, где под каждой балкой подпорка. Вот таким образом у сына старосты оказался новый дом, а у дома — новая труба. Но все это произошло во времена, которые к нашему рассказу не относятся.
Чужие птицы иной раз опускались на трубы замшельцев, но зато чужие люди остерегались появляться у них на пороге. По всей округе Большого леса шла о замшельцах худая молва. Великих прегрешений, правда, за ними не числилось, но зато мелких грешков понабралось немало. Где тут правда, где кривда, никто сказать не может, а только всякий знает — дурная молва что пырей: топчи его, дергай, а он пустит новые корешки и разрастется еще вольготней.
Прежде всего замшельцы считались отъявленными лодырями. Возможно, и тут не обошлось без преувеличений, но, по правде говоря, особым усердием они не отличались. В зимнюю пору им и в голову не приходило, что надо бы починить сани да поехать в лес по дрова. Они знай себе захаживали друг к другу в гости, пробовали, у кого прошлым летом лучше уродился табак да кто к рождеству наварил самое крепкое пиво. Вода, кстати сказать, у замшельцев была не в чести: за двадцать верст от села в прибрежных кустах не сыскать было ни одной головки хмеля. Ячмень замшельцы сеяли только ранний, чтобы обмолачивать его разом с рожью. Когда в риге растапливали печь для сушки первых яровых, там уже сохло проращенное на солод ячменное зерно.
Покуривая добрый табачок да попивая крепкое пиво, замшельцы заводили длинные беседы о том, куда они в этот год пойдут на заработки. Это был вопрос первостатейной важности, и посему обсуждение его обычно заканчивалось чуть ли не к масленице: как раз к тому времени, когда были на исходе и крепкий табак и доброе пиво, что, конечно, оказывалось лишь случайным совпадением, хотя в случайность его почему-то не верили даже их собственные жены. По мнению супруг, все эти долгие пересуды вовсе ни к чему, коли решение заранее известно. Признаться, доля правды в том была: ведь вот уже двадцать три года ни в какое иное место не ходят замшельцы на заработки, как только в Черный лес, что в пятнадцати милях за Большим лесом. В тех краях какой-то сумасброд барин каждую зиму приказывал вырубать сотню десятин леса. Вот уже двадцать три зимы замшелки пытались отговорить мужей от «больших заработков», ибо весной заработки эти оказывались до того малыми, что вовсе не окупали ни съеденных окороков, ни изодранных рукавиц. Однако доводы жен успеха не имели: да разве ж зимой можно знать, как оно обернется весной? Языки у замшельских мужиков были без костей, и они пускали их в ход не жалеючи, ну, а у жен, как водится, сердца мягкие и к тому же исполненные надежд на лучшие времена. И вот мужья отправлялись на заработки, а жены с детьми оставались дома ждать, когда придет весна и привалит счастье.
Но счастье в Замшелом пока что было все то же: по-прежнему сохи валялись с обломанными сошниками, бороны нечиненые, грабли — с выломанными зубьями, хомуты без соломенных подхомутников и пеньковых постромок, иные хозяева не только вожжей, но и кнута не удосуживались свить. Да как же совьешь, коли лен по сей день на подловке невытрепанный лежит? Из-за тех же «больших заработков» зимние работы откладывались на весну, а там, глядишь, и сеять опоздали. Только ячмень мужская половина Замшелого всегда успевала сеять вовремя — на Юрья, ну, а все остальное делалось наспех, спустя рукава, кое-как. Поздно посеянный овес обычно губили заморозки. Покуда насадят косы да скосят сено, лен перезреет, головки полопаются, и ветер обмолотит их так, что потом и мякины не останется — свиньям нечего запарить на корм; боровы слонялись по закуту отощавшие, хребты — острием, сала нагуливали ладно если в полтора пальца толщиной. Рожь замшельцы успевали посеять под мартынов день, когда уже иной раз выпадал снег. Густой высокой озими в Замшелом и не видывали. Овце и то бывало нечего ущипнуть. Если зимой случалось заскочить в Замшелое какому-нибудь заблудившемуся зайчишке, то поживиться косому было нечем, разве что подгнившими капустными кочерыжками.