— Думаю, что у Ривелена еще меньше интереса.
— Но почему тогда нельзя встретиться в другом месте? В крайнем случае у нас. Ходят же к нам люди!
— Мне кажется, тебе надо пойти в «АО», — сказала она серьезно, пристально глядя в глаза Штрауба. — Завтра мы уезжаем.
— Куда?
— Ривелен тебе скажет.
— Но ты, по-видимому, знаешь это не меньше его!
— Ривелен тебе скажет, — повторила она тем холодным и многозначительным тоном, который тревожил Штрауба.
Ривелена он нашел в библиотеке-читальне. Никого, кроме него, в ней не было. На столах из сосновых досок лежала анархистская литература: две-три газетки, брошюры, книга братьев Гординых «Свобода духа». Ривелен, чуть заметно улыбаясь, перелистывал эту книгу. Дверь в коридор была открыта.
— Садитесь лицом к коридору, — сказал Ривелен, — и скажите мне, когда пройдет мимо Аршинов.
Аршинов был один из друзей и «идеологов» махновщины. Штрауб хорошо знал его и часто поддерживал своими статьями в анархистской прессе.
— А разве он здесь?
— Да, приехал с поручениями от Махно. Но ни со мной, ни с вами видеться не желает.
— Странно! Почему?
— А потому что после вашего отъезда они расхлябались и ужасно плохо работают. Ну, судите сами, Штрауб. Одна из главных целей, которые ставит Заокеанская Добрая Мать…
— Бросьте вы всю эту отвратительную символику. Говорите проще!
— Вы стали раздражительны, Штрауб. Это для нашей профессии не годится. Терпение и спокойствие — два главных качества, которые…
— …ставит нам Добрая Заокеанская Мать?
— Ну да. Так вот, одна из главных целей последней военной кампании против большевиков — соединение на берегах Днепра войск Врангеля и Польши. Эта цель достигнута? Нет. И не достигнута, несмотря на то, что мы отвели Конармию от стен Львова; несмотря на то, что французское правительство назначило руководителем польской армии своего любимого генерала Вейгана; несмотря на то, что мы, американцы, послали в Севастополь, в штаб Врангеля, дипломатическую и военно-морскую миссии адмирала Мак-Келли, несмотря на то, что мы снабжаем врангелевские армии…
— Я все это отлично знаю. Отчего же, по-вашему, поляки не соединились с врангелевцами?
— Оттого, что мы плохо действуем в тылу большевиков.
— Опять!
— Да, опять.
— Вы сами находитесь в тылу большевиков! Себя и вините. Я человек маленький. Меня даже к разговору с Пилсудским не допустили.
— Берегли вас. Пилсудский на вас гневался, а он — страшен в гневе.
Штрауб захохотал:
— Я видел на шоссе, как этот страшный в гневе пан удирал от большевиков. Бросьте, Ривелен. Мы сейчас с вами — анархисты, люди «духа освобожденного»; давайте говорить правду. Что вы от меня хотите?
— Хочу, чтоб вы меня познакомили с Аршиновым. Я должен передать ему партию оружия и денег, во-первых. А, во-вторых, он должен поддерживать все ваши начинания, Штрауб, в Гуляй-поле.
— Ага, я еду, значит, к Махно? Почему не к Врангелю? Почему не к полякам?
— Поляки скоро заключат мир с большевиками. Полякам — плохо.
— Несмотря на Вейгана?
— Да, они могут заключить плохой мир. И вы, вы, Штрауб, виноваты в этом плохом мире.
— Я?
— Если б вы оставались у Махно, он вел бы более правильную политику: он должен был напасть на большевиков, когда мы их оттянули от Львова. А он — мямлил, занимался «прямыми действиями», то есть бандитскими налетами. Сейчас нужно поторопить его! Он должен вышибить советский клин между Врангелем и поляками. Врангель и поляки должны соединиться во что бы то ни стало! Вот почему мы считаем, что вам, Штрауб, необходимо вернуться в государство «анархического строя», в Гуляй-поле.
— Веру Николаевну вы тоже направляете туда?
Ривелен пожал плечами:
— Она ваша супруга, как я ее могу куда-либо направлять?
— А я хочу знать: направляете вы ее или нет?
— Что с вами, Штрауб? Вы не в себе.
— Не в себе! Я ее люблю и желаю знать: действительно ли она близкий мне человек или она более близка американской разведке?
— А зачем вам это? Любовь и разведка — две вещи разные.
— Вы находите?
— Я нахожу, что в моем возрасте, Штрауб, непристойно разговаривать о любви. Мой возраст не верит в нее; он больше верит в доллар. И, право, эта вера верней. Что и вам советую.
Он взглянул в коридор и, указывая на приземистого человека в пенсне и длинных сапогах, спросил:
— Аршинов?
— Аршинов, — ответил Штрауб вставая. — А вы мне так и не скажете ничего, Ривелен?