— Бандит уже поет с завоем, — сказал в заключение командир разведки, — не проскользнуть Махно.
Тихо шагая, чтоб не разбудить товарищей, Пархоменко подошел к Колоколову, который спал на деревянном настиле, вроде нар, у печи. Над ним висела пустая люлька, а в головах стоял рогач, кочерга и веник. Колоколов клал всегда часы на портсигар, который держал возле подушки. Но едва Пархоменко наклонился к часам, как Колоколов поднял голову и сказал:
— Половина шестого. — Видимо, и он думал о том же, о чем думал Пархоменко, и боялся выпустить Махно.
Как только он проговорил это, тотчас послышались голоса проснувшихся, кто-то завел вчерашний спор о конях, кто-то пожаловался на зубную боль, а кто-то стал рассказывать, как он видел во сне встречу Нового года.
— По старому стилю встретите, — сказал Колоколов, оборачиваясь к переднему углу, к «богам», украшенным полотенцем, и расправляя гимнастерку.
Пархоменко, достав полотенце и мыло, подошел к низкой двери с большим порогом, возле которой висел рукомойник. Вода там была теплая. Ординарец Осип Замело, как всегда совершенно неслышно, уже успел вскипятить самовар и налил в рукомойник теплой воды, хотя Пархоменко никогда не умывался теплой водой. Замело считал, что такой герой, как Пархоменко, о котором всегда рассказывал, что тот сидел «шестнадцать с половиной лет в каторге и бегал с нее столько же раз», непременно должен умываться теплой водой и непременно он, Замело, должен ставить для него самовары. Во всем этом было приятно одно, что, ставя самовар, Замело одновременно будил всех остальных ординарцев и коноводов и заставлял их скорее кормить и поить коней.
— В повара тебе, Замело, идти! — сказал Пархоменко, намыливая шею и руки, фыркая и стараясь не брызнуть на брюки и сапоги. — Коней напоили?
— Сейчас погонят.
С улицы вернулся Колоколов.
— А, заведующий погодой! Каково?
Колоколов любил предсказывать погоду. Вчера вечером он предсказал упорный снегопад и сейчас выскочил, чтобы проверить себя. Не отвечая на вопрос, он прошел к переднему углу и положил на темный выщербленный и замасленный стол только что полученные депеши.
— Сне-е-г валит… — раздался веселый голос редактора газеты Беляева. Послышался звучный хохот, и Колоколов сказал:
— А у меня новости… Махновцы вели вчера бой с восьмой дивизией в районе Лукашевска. Значит, туда и идут, а не в нашу сторону. И ночь прошла благополучненько.
Он намекал на вчерашнее утверждение Беляева, что Махно попробует прорваться через центр группы и что прорыв этот возможен ночью. Беляев ядовито спросил:
— А как погода?
И так как Пархоменко смотрел на него вопросительно, то Колоколов не мог не ответить:
— Ночью было нечто вроде дождя, а к утру ударил мороз. Я предлагаю эскадроны спешить, кони у них совсем задрябли, пускай идут вместе с комендантским батальоном.
— Не кони задрябли, а люди мешкотны и вялы, — сказал Пархоменко, которому всегда не нравилось, когда усталость свою объясняют усталостью коня. — А если бы завьюжило, тогда что же, сидеть нам на печи?
Он вышел на улицу, чтобы проверить дорогу. Нога действительно скользила, все выпуклости стали грубы, и ступать на землю было неприятно и тяжело. Да, по такой дороге далеко не ускачешь. Хорошо, если к вечеру поспеешь в Лукашевск.
Впереди на улице послышался трескучий гул, словно кто-то скакал по гигантскому барабану. Гул этот приближался. Через минуту топот, уже громкий и частый, послышался возле дома. Мимо Пархоменко в ворота во весь опор проскакали на неоседланных конях два человека, и один из них был в светлом полушубке. При бледном, чуть сиреневом свете утра, проглядывавшем с чистого неба, видно было, как человек в белом полушубке, разведя локти, дергал лошадь и бил ее ногами в широких сапогах. Лошадь задирала голову и беспокойно трясла его.
— Ну и дорожка! Льду-то, льду-то — чисто река разлилась по всему божьему свету!
С крыльца послышался голос:
— Кто? Чего вам?
— А добровольцы! До командира!
Во дворах зажигались огни. Кое-где бойцы гнали коней на водопой. «Вечно они запаздывают», — с неудовольствием подумал Пархоменко.