Анна Жилло
Пари на нелюбовь
Пролог
Ее волосы еще пахнут морем, духи — такие же тонкие и свежие. Ее собственный запах сводит с ума. Вино? Нет, я пьян от аромата ее кожи. От того, что она рядом, так близко. От того, что произойдет очень скоро.
— Подожди здесь, — касаюсь губами мочки ее уха.
Блондинка на ресепшене улыбается заученно:
— Добрый вечер, чем могу помочь?
— Номер. На одну ночь.
Получив ключ, возвращаюсь к Насте, старательно изучающей что-то на дне чашки.
— Гадаешь на кофейной гуще?
Вздрагивает, поднимает голову. Глаза ловят отблеск фонаря, и мне кажется, что в них плещется какой-то инопланетный свет.
— Я тоже кофе выпью, ладно? — и добавляю про себя, надеясь, что поймет без слов: «Все в порядке».
Кажется, она хочет о чем-то спросить, но только кивает.
Пока приносят кофе, пока его пью, проходит минут пятнадцать. Мы молчим, и напряжение достигает кульминации. Ловлю себя на том, что никогда еще предстоящая близость с женщиной не казалось такой… особенной. Наполненной тайным, почти мистическим смыслом.
— Пойдем?
Настя снова кивает, будто заранее выдает карт-бланш на все, что случится. Поднимаемся на третий этаж, идем по коридору.
— Ты с ума сошел, Сережа, — говорит тихо, пока я открываю дверь.
— Наверно, — соглашаюсь, чуть подтолкнув ее вперед. — Да нет, точно сошел.
Подойдя к окну, она стоит и смотрит на море. Во всей ее позе, в наклоне головы такое явное «иди ко мне!», что перехватывает дыхание.
Кладу руки ей на плечи, тяну язычок молнии. Платье легко соскальзывает вниз. Запрокинув голову, Настя приоткрывает губы, словно просит поцелуя, но я касаюсь ее опущенных век и чувствую щекотку дрогнувших ресниц. Два упорно сопротивляющихся крючка сдаются, грудь ложится в ладони — именно так, как на долю секунды представилось в самое первое утро. Шепчу на ухо какие-то глупости — не все ли равно что, если они тут же улетают куда-то в мировое пространство.
Она поворачивается ко мне. Обхватывает руками за шею, но тут же пробирается под рубашку, тянет вверх. А дальше сознание словно ускоряет события, вырезая лишние кадры, оставляя в памяти картинки-вспышки.
Одежда куда-то исчезает. Наклонившись над лежащей на кровати Настей, обвожу по контуру губами и языком нежную атласную кожу там, где она светлее уже загоревшей.
Ее пальцы зарываются в волосы на затылке, опускаются на шею, плечи, спину. Медленно скользят по груди и животу, все ниже, как будто прокладывают маршрут по незнакомой местности. От их прикосновений по всему телу разливается лихорадочный жар, смешивая тепло и озноб.
Замираю на секунду на той тонкой грани, за которой двое становятся единым. Судорожное дыхание — короткий выдох и вдох еще короче. Испарина в ложбинке груди, соленая, как морская вода. Ноги, скрещенные на пояснице.
Время, которое остановилось. Мир, который исчез. Только мы вдвоем. Я и она…
— Хорошо, что мы не поехали в Тиват, Грета, — сказал загорелый старик в белых шортах, поглаживая пухлую руку своей жены. — Все-таки здесь лучше. Никакого обкуренного молодняка, никаких дискотек до утра. Тихо, спокойно.
— Вот так и приходит старость, Вольф, — запустив пальцы в подстриженные ежиком седые волосы, в которых огнем пылали малиновые пряди, она пожала плечами. Из-под бретельки ярко-красного топа при этом подмигнул слегка обрюзгший вытатуированный дракон. — Еще лет тридцать назад ты бы первый сказал, что Петровац — унылый курорт для пенсионеров. И даже двадцать.
Пожилая пара сидела за столиком летнего кафе на набережной. Официант принес на подносе два стакана апельсинового фреша, и Вольф поблагодарил его, перейдя с немецкого на английский.
На закате этот маленький — за час можно обойти вдоль и поперек — городок становился особенно тихим. Пляжи стремительно пустели, многочисленные рестораны и кафе еще не успевали заполниться посетителями, а набережная — разодетой фланирующей публикой. Даже флаг над венецианской крепостью Кастелло обвисал расслабленно. Короткий промежуток между по-летнему жарким сентябрьским днем и стремительно опускающейся южной ночью, полной тайн… любви… страсти…
— Смотри, Грета, какая пара, — Вольф указал на мужчину и женщину, которые разговаривали о чем-то, остановившись у парапета, отделявшего полосу променада от пляжа. — Красивые, молодые. Как мы когда-то.
— Что-то ты сегодня раскис, дорогой. Перегрелся на солнце? — Грета закурила длинную тонкую сигарету и привстала, чтобы посмотреть на парочку. — Да, красивые. Но не такие уж и молодые. Лет тридцать, пожалуй. Самый лучший возраст. Уже знаешь, чего хочешь, ничего не боишься, а впереди еще столько всего хорошего. Хотела б я, чтобы мне снова стало тридцать.