– Зачем это нужно лично тебе?
Умница. Не стесняется, задает неудобные вопросы. Показывает истинный характер. Он у нее сильный, яркий, волевой.
Именно он зацепил меня в мае, когда Кирова тигрицей бросилась защищать ребят, приехавших с соревнований почти под ночь. Парни были вымотаны последними сложными выступлениями, длительным ожиданием завершения фестиваля и долгой, почти двухчасовой дорогой назад. Водитель же, подъехав к спорткомплексу, как ужаленный начал орать, чтобы все поторапливались на выход и забирали манатки нахрен, видите ли ему пора уезжать.
Вот там-то фурия Олеся себя и проявила во всей красе. Дала жару раньше, чем я успел вмешаться.
Она не защищала конкретно своего сына, она отстаивала интересы всех без исключения детей, которые растерялись под воплями взбесившегося водилы. Без мата, но так, что мурашки по коже бежали, она чётко, по пунктам перечисляла нарушения, которые тот совершил. Припоминала всё, вплоть до курения в салоне, утреннего опоздания на полчаса, и отлучку по личным делам, которая не была согласована.
Она жгла, а я стоял и залипал. Охуенная! А еще впервые жалел, что у моего сына нет матери. Такой матери, как она. Готовой зубами рвать за своего ребенка.
– Считай, что я хочу закрыть свой личный гештальт, – называю одну из причин, которая пусть не самая важная, но тоже имеет место быть.
Фыркает и качает головой:
– Знаешь, Рома, стараясь меня расположить, ты используешь удивительно кривые методы.
– Но у меня ведь получается?
Подмигиваю, поймав в капкан и удерживая ее взгляд.
Отмечаю, как дергаются вверх уголки красивых губ, пряча улыбку, и беззвучно выдыхаю. Получается.
****
Лёха появляется в комнате отдыха, предварительно постучав.
– Мы закончили, – докладывает, переминаясь с ноги на ногу на пороге.
Не проходит. Погладывает на мать, на меня. Снова на мать.
Знаю, о чем переживает, поэтому улучив момент, когда Олеся отвлекается на пришедшее на её телефон сообщение, ловлю его взгляд и отрицательно качаю головой.
«Нет», – означает мой жест.
«Спасибо», – выдают его глаза и вмиг расслабленные плечи.
Я давал ему слово, что никому никогда ничего не расскажу о разговоре, состоявшемся между нами пару месяцев назад. И собираюсь его сдержать.
Наша с ним тайна – только наша. Мужская, если уж на то пошло.
Была середина августа. Свободное посещение перед новым стартом в сентябре. Лекс пришел на тренировку бледный, как полотно. С глазами, будто приведение увидел, или что-то подобное.
На разминке еще как-то двигался, пусть и заторможенно. Дальше – полный «алес капут». Иваныч его в пару с Максом поставил, чтобы размялись, поработали в спарринге. Только там не бой вышел, а тупое избиение младенца.
Я не выдержал. Вмешался. Не смог смотреть.
Под предлогом помощи увел Кирова в крытый зал, где боксеры обычно тренируются, но тогда там пусто было. Взял тренировочную макивару и заставил его отрабатывать удары.
Снова и снова.
Снова и снова.
До пота. До изнеможения.
До слез. До мата.
До того момента, пока не лопнет гнойный нарыв, который в его взгляде пульсировал.
Сначала Лешка бычил. Делал «на отвали» и молчал. Но не сбегал. Отрабатывал приемы.
Я давил. Намеренно. Заставлял жестить, не быть солохой.
Он злился. Бил резче. Стирал пот со лба и снова работал ногами и руками. Удивительно, как на хер меня не посылал, я ж нарывался, конкретно… но не посылал. Гнев выплескивал, агрессию и продолжал.
Сколько мы тогда по времени эту его ледяную плотину кололи, не знаю, не засекал. Семь потов сошло явно. И с него. И с меня.
Но не суть.
Не зная причины срыва парнишки, я все равно хотел ему помочь. Достучаться. Не дать замкнуться в себе, не позволить сгореть изнутри и на горячую голову наделать глупостей. Потому что это самое простое – пойти и сотворить херь под давлением эмоций, сложнее сдержаться. Перетерпеть.
То, что Лешка все же заговорит – предположения у меня были. Не зря ж его выматывал до состояния мокрой тряпочки. Но то, о чем он в итоге заговорил – меня порядком вышибло из колеи.
Проблемы оказались нихера не детские.
Киров всего то пошел в гости к другу, с которым договорился резаться в приставку, но так и не дошел. Друг жил по соседству с близкой подругой мамы, тетей Светой. Когда Алешка ее увидел, сначала обрадовался, хотел поздороваться.
Не успел.
Женщина была занята: обнималась с мужчиной. Целовалась. Так страстно к нему липла, что лицо мужика сначала было не разобрать. И только когда тетя Света отстранилась и потянула кавалера за руку в подъезд, Алешка понял, почему тот кажется ему знакомым.